Бана - Кадамбари

Подумав так, Чандрапида поднялся с кресла и пожелал сесть на коня. Приблизившись, он мысленно обратился к нему с такими словами: «О благородный конь! Кто бы ты ни был, прими мое уважение. В любом случае прости мне, что я оскорбляю тебя попыткой подняться на твою спину. Ведь даже боги, если хотят остаться неузнанными, рискуют подвергнуться невольному унижению». Тут Индраюдха, словно бы поняв Чандрапиду, искоса на него посмотрел, а затем, полузакрыв глаза, мотнул гривой и наклонил голову. Как бы приглашая царевича сесть, он ударил правым копытом о землю, так что шерсть на его груди покрылась серыми пятнами от поднявшейся пыли, приветливо заржал и стал ласково и благозвучно пофыркивать и посапывать подрагивающими ноздрями. Тогда Чандрапида, как если бы это приветливое ржание давало ему на то право, поднялся на Индраюдху.

Когда он уселся ему на спину, все три мира показались ему величиною с ладонь. И, проехав на нем немного вперед, он увидел перед собою конное войско, которое было так велико, что казалось, не имеет конца и краю; которое оглушительным цоканьем копыт, грозным, как град камней в день гибели мира, словно бы раскалывало надвое землю; которое полнило все пространство ржанием и громкозвучным фырканьем лошадей, чьи ноздри были забиты поднявшейся пылью. Небесная твердь поросла лесом взметнувшихся вверх пик-лиан, чьи наконечники-ветви сверкали в лучах пылающего солнца, и войско казалось озером, сплошь покрытым лотосами на вытянутых вверх стеблях. Восемь сторон света были заслонены тысячами раскрытых зонтов из павлиньих перьев, и войско казалось тучей, сияющей тысячами разноцветных радуг. Кони с мордами, белыми от выступившей на губах пены, беспокойно перебирали ногами, и войско казалось бурлящими водами океана в день гибели мира.

При появлении Чандрапиды все всадники, словно океан при восходе луны, двинулись ему навстречу. Стараясь опередить друг друга в желании его приветствовать, царевичи окружили его со всех сторон. Поспешно убрав зонты, они обнажили головы и пытались усмирить своих коней, возбужденных начавшейся суматохой. Балахика по очереди представлял их Чандрапиде, называя их имена; и, когда они низко склоняли перед Чандрапидой головы, казалось, что в сиянии рубинов почтительно снятых корон они изливают на него свою любовь, а когда подносили ко лбу ладони, сложенные, как нераскрытые цветочные бутоны, — что в их волосах навечно застряли лотосы, которые попали туда из кувшинов с водою во время их помазания в наследники престола.

Чандрапида оказал каждому из них должное внимание, а затем в сопровождении Вайшампаяны, следующего за ним на своем коне, поехал в столицу. Его защищал от солнечного зноя белый зонт, укрепленный на высоком золотом древке, который напоминал белый лотос — обитель богини царской славы {169} 169 …белый лотос — обитель богини царской славы… — См. примеч. 48. , или полную луну, сияющую над озером лотосов — свитой царевичей, или песчаный берег бурной реки конного войска; который походил по цвету на круглый капюшон Васуки, омытый пеной Молочного океана, был унизан гроздьями больших жемчужин и имел эмблемой изображение льва. Стебли лотосов, украшавших его уши, трепетали от ветра, поднятого множеством опахал, которыми слева и справа обвевали его слуги; впереди бежали юные и сильные воины, числом в несколько тысяч, которые прославляли его гимнами; а придворные певцы сладкозвучными голосами беспрестанно провозглашали приветственный клич: «Победы тебе и долгой жизни!»

Спустя короткое время Чандрапида, подобный вновь обретшему тело {170} 170 …вновь обретшему тело ‹…› богу любви… — См. примеч. 24. и сошедшему на землю богу любви, въехал в город, и горожане, побросав свои занятия, высыпали ему навстречу, став похожими на купы лотосов, расцветшие при появлении месяца {171} 171 …купы лотосов, расцветшие при появлении месяца. — Месяц считается покровителем ночных лотосов, расцветающих при его восходе; солнце — покровителем дневных лотосов. .

«Когда есть на земле такой, как он, то Карттикея, чья красота загублена несколькими лицами, недостоин имени царевича!» {172} 172 …Карттикея ‹…› недостоин имени царевича! — Одно из имен бога Карттикеи, или Сканды, — «Царевич», «Мальчик» (Кумара); о шести лицах Сканды см. примеч. 153. , «Ах, велики, видно, наши заслуги, если наши глаза, залитые потоком радости, хлынувшей из самого сердца, и широко раскрытые от восхищения, могут невозбранно любоваться его божественным обликом!», «Воздадим великие хвалы Вишну, принявшему новое воплощение и представшему перед нами в виде Чандрапиды!» — так восклицали горожане, сложив руки в приветствии и славя Чандрапиду. И поскольку на тысячах окон повсюду были раздвинуты ставни, город, казалось, распахнул тысячи глаз в нетерпении взглянуть на Чандрапиду.

Узнав, что Чандрапида, овладевший всеми знаниями, покинул Дом Учения и въезжает в столицу, женщины города, в жажде на него поглядеть, не успев закончить себя прихорашивать, поспешили, взволнованные, на верхние террасы своих домов. Некоторые из них, с зеркалом в левой руке, были похожи на ночь с блистающей полной луной. Некоторые, на чьих ногах еще не высох красный лак, походили на лотосы с бутонами, озаренными утренним солнцем. Некоторые, путаясь ногами в оброненных в спешке поясах, напоминали слоних, осторожно ступающих из-за мешающих им пут. Некоторые, в разноцветных одеждах, были похожи на радугу в сезон дождей. Некоторые, в сиянии белых лучей, отброшенных ногтями на пальцах их ног, напоминали домашних гусынь, привлеченных звоном ножных браслетов. Некоторые, зажав в руке жемчужные ожерелья, походили на Рати с хрустальными четками, оплакивающую гибель Маданы. Некоторые, с жемчужными бусами на груди, были похожи на ясный вечер с парой чакравак, разделенных узкой, светлой рекой. Некоторые, чьи драгоценные ножные браслеты сверкали радугой лучей, казались преследуемыми павлинами. А некоторые, успевшие лишь наполовину осушить драгоценные кубки с вином, казалось, теперь разбрызгивают это вино алыми бутонами своих губок. И было множество других женщин, которые любовались Чандрапидой, просунув округлые лица сквозь изумрудные окна, и казались похожими на лотосы, распустившие в небе свои цветочные чаши.

Когда женщины в толчее задевали друг друга, слышался ласковый перезвон их браслетов. Он сливался с нежными звуками игры на лютнях, смешивался с курлыканьем ручных цапель, возбужденных звяканьем металлических поясков, сопровождался криками домашних павлинов, которые вторили похожему на глухие раскаты грома топоту женских ног по выложенным драгоценными камнями лестничным ступеням, растворялся в гоготе гусей, которые в испуге принимали поднявшийся шум за рокот надвинувшихся туч. И этот гул, которому отвечало эхо из дворцовых покоев, казался торжественным возглашением победы бога любви.