Энтони Берджесс - 1985

— Festina lente [13] Тише едешь — дальше будешь ( лат. ). , — улыбнулся мальчишка цвета какао в толстовке, на которой был изображен огромнокулачный, окрыленный синим плащом Шекспир, подпись под ним гласила: «Вся власть Уиллу».

Тут они его скрутили. Ответивший ему латинской пословицей завел латинский «Gaudeamus igitur, juvenes lium sumus» [14] Всемирный гимн студентов «Возрадуемся, пока молоды». , обшаривая карманы Бева. Пел он хорошим тенором, ненатужным и звучным, а вот его улов оказался невелик: кредитка «Интербанка», почти пустая пачка «Хамаки майлд», одноразовая зажигалка, три фунтовых банкноты и пять монет по десять центов. Все это он прибрал себе — кроме зажигалки. Последней он чиркнул, так чтобы вспышка ударила Бева по глазам, точно проверял его зрительные рефлексы. Потом он зевнул, и в животе у него заурчало.

— Ладно, тигры, — сказал он. — Пойдем есть.

Потом он поджег Беву волосы и позволил своей своре погасить пожар кулаками. Потом все они не слишком сильно попинали Бева ногами — грациозно, балетно. Могло быть хуже. Ушли они лениво. Когда Бев вошел в вестибюль, то увидел объяснение этой довольной лени. У дверей лифта лежал без сознания мальчишка Ирвинов, почти голый, побитый, не слишком окровавленный. Это была групповая педерастия, семикратное изнасилование. Бедный мальчик! Ирвины жили на десятом этаже, и, разумеется, лифт не работал. Бев нажал звонок вызова консьержа. Мистер Уинтерс вышел, дожевывая, с кусочком мармелада на подбородке. И не перестал жевать, глядя на окровавленного мальчика.

— Вы ничего не слышали? — спросил Бев. — Ирвины дома?

— Нет, — ответил мистер Уинтерс. — На оба вопроса.

— Ничего на своих мониторах не видели?

— Камеры не работают. Все еще жду, когда придут их чинить. Работа комитета с этим поторопить. Разве вы не в комитете?

— Уже нет, — ответил Бев. — Вам лучше вызвать «Скорую».

— Это все чертова свобода виновата.

Бев пешком поднялся на третий этаж. В нынешние времена нельзя позволять себе расчувствоваться, не то сутки напролет проведешь, сочувствуя жертвам нападения на улице, в коридоре, в квартире. Сочувствие начиналось дома. Он подошел к своей собственной квартире, 3б. Дом. Нет смысла звонить, не в случае с маленькой Бесси. Бесси не справлялась со сложными множественными замками. Бев назвал свое имя тускло-красному глазу в стенной панели. Устройство идентифицировало его голос, и из щели ему в руку со звоном выпала связка ключей. Ему потребовалось сорок секунд, чтобы открыть.

Бесси сидела, широко раздвинув ноги, на полу перед телевизором. Бев увидел, что под школьным платьем на ней нет ничего из белья. Он вздохнул. Без сомнения, она мастурбировала, глядя на очередную гору мускулов на экране. Экран теперь мигал, блеял и взрывался детским мультиком: насилие со смертельным исходом, но никто в самом деле не то что не умирает, даже не ранен. Шестилетний сынишка Порсона с двенадцатого этажа, насмотревшись, как Чудо-Цып благополучно приземляется, спрыгнув с крыши стодвадцатиэтажного небоскреба, с уверенной улыбкой сиганул в лестничный пролет. Это было год назад. Порсоны оправились, даже не избавились от телевизора.

— Ты в больницу звонила? — осторожно спросил Бев.

— Что? — Глаза дочери не отрывались от подергивающихся картинок.

— В больницу. Туда, где твоя мать. Ты звонила?

— Не работает.

— Что не работает? — терпеливо спросил он. — Наш телефон? Регистратура в больнице?

— Не работает, — повторила Бесси, и ее рот приоткрылся от глупой радости, когда мышку в шляпе раздавило паровым молотом, а она вскочила и запищала, что отомстит. — Есть хочу, — добавила она.

Бев пошел к телефону в коридорчике. Он набрал 3-591-111 («Один, один, совсем один» — такова была присказка для запоминания номера больницы, первые три цифры, разумеется, иное дело.)

Ответил вежливый механический голос:

— Говорит управление больницами. В Центральной Брентфордской продолжаются спасательные работы и эвакуация. Никакие частные запросы не будут удовлетворяться в течение по меньшей мере двадцати четырех часов. Говорит упр…

А ведь сердце у него только-только унялось после тройных треволнений: балетные побои, мальчишка Ирвинов, вынужденный подъем пешком. Теперь оно отчаянно ухало. Метнувшись к телевизору, Бев начал перебирать каналы. Бесси взвыла и замолотила его кулаками по лодыжкам. Он добрался до новостей. Человечек с маленьким подбородком и пышной шевелюрой вещал на фоне увеличенных языков пламени:

— …воспринимает серьезно. Считается, что пожар дело рук безответственных элементов, пока еще не установленных, хотя Скотланд-Ярд разрабатывает то, что было названо существенными уликами. Считается, что злоумышленники воспользовались продолжающейся уже третью неделю забастовкой пожарных, в знак солидарности с которой еще одна вспыхнула вчера в армейских бараках под Лондоном. «В отсутствие профессиональных служб пожаротушения, — сказал министр общественной безопасности мистер Галифакс, — граждане должны проявлять особую бдительность касательно актов беспричинных поджогов и при этом ознакомиться с информацией по предотвращению пожаров, которую предоставляют их коммуникационные службы».

Выдавив «О боже!», Бев выскочил из комнаты и завозился с мультизамками, а диктор все бубнил:

— О футболе. Сегодняшние встречи…

А Бесси, всегда медленно соображавшая, еще завывала, прежде чем переключиться на свой мультик. Как раз начинался «Морячок Папай». Она было удовлетворилась, а потом вспомнила про свой голод. Но Бев вылетел из квартиры до того, как ее жалобы стали громкими.

Рыдая, он бежал, спотыкаясь, вниз по ступеням. Мальчишка Ирвинов, все еще без сознания, лежал в ожидании «Скорой». Мистер Уинтерс скорее всего вернулся к своему ленчу. Бев выбежал на Чизвик-Хай-стрит. Ни одного такси. Он увидел, что в пробке застрял автобус в сторону Брентфорда. И только вскочив в него, вспомнил, что у него нет денег на проезд. К черту! Шок от вида горящего неба, его собственное расстройство — разве это недостаточная плата? Оказалось, что да, поскольку, когда автобус пополз вперед, чернокожий контролер произнес:

— Видок у тебя неважнецкий, парень. Ладно, заплатишь в другой раз.

А спустя полчаса он уже прорывался через полицейский кордон, поскольку полицейские в настоящий момент не бастовали, и кричал:

— Моя жена, моя жена, там моя жена, мать вашу!

Небо было красновато-коричневое, терносливное, красновато-синее, первоцветно-примульное и одуванчиковое, завихрения сажи взмывали к небу тонкими черными ангелами, а жар напирал как нахальный громила. Окна казались квадратными глазами, лишенными всего, кроме пламени, смотрели грустно, и также грустно вылетали стекла. Рухнуло несколько рам, задев пару врачей в обгорелых хирургических халатах. Койки и носилки грузили на платформы, позаимствованные с ближайшей пивоварни.