Хуан Валера - Испанские повести рассказы

— Дедушка! Бедный дедушка! — кричала в отчаянии невестка и тщетно искала взглядом спасителя.

Перепуганные соседи пятились от огня в каком-то суеверном ужасе, точно на них вдруг двинулась сельская колокольня.

Но вот в пылающий дом ринулись трое юношей. То были сыновья вдовы Каспорра. Они успели лишь переглянуться и без дальних слов бросились в огонь, точно саламандры. Когда они снова появились, неся высоко над головой дядюшку Рабоса, застывшего в кресле, словно святой на престоле, толпа встретила их бурей восторга. Братья опустили кресло на землю и, даже не взглянув на старика, снова исчезли в дыму.

— Остановитесь, куда вы! — кричали соседи.

Юноши в ответ только улыбнулись. Они хотели спасти хоть что-нибудь из имущества своих врагов. Если бы внуки паралитика находились здесь, то, разумеется, ноги Каспорра не было бы в горящем доме! Но сейчас речь шла о дряхлом, больном старике, а помочь беззащитному — дело чести всякого мужчины.

Точно демоны огня, сновали юноши взад и вперед, вынося домашний скарб. Бесстрашно ныряли они в самую гущу пламени и снова выбегали, стряхивая с себя искры и раскаленные уголья.

Вот они опять появились. Но что, это? Двое старших несут младшего на руках! Рухнувшая балка придавила ему ногу.

— Тащите стул! Живее!

Обезумевшая толпа выхватила из-под старого Рабоса плетеное кресло, чтобы усадить в него раненого.

Волосы паренька обгорели, лицо почернело в дыму, но он через силу улыбался и кусал губы, стараясь скрыть от окружающих мучительную боль. Чьи-то дрожащие заскорузлые руки вцепились в него.

— Сынок мой! Сыночек! — простонал дядюшка Рабоса, с трудом подползая к своему спасителю.

И не успел смущенный парнишка опомниться, как паралитик, рыдая, прильнул запавшим беззубым ртом к его рукам.

Дом старика Рабоса сгорел дотла. Когда пришли каменщики строить новый, они взялись было расчищать участок, заваленный щебнем и головешками. Но внуки остановили их. Прежде всего — и это самая неотложная работа — долой проклятую стену! И, схватив кирку, они сами нанесли ей первые удары.

Отворив утром дверь, Сенто обнаружил в замочной скважине записку — анонимное письмо, в котором от него с угрозой требовали сегодня же, едва стемнеет, положить сорок дуро в печь, что стоит против дома…

Эти бандиты держали в страхе и трепете всю округу. Откажешь им — вытопчут поля и урожай уничтожат, да и сам того гляди проснешься ночью среди огненных языков, в клубах удушливого дыма. Хорошо еще, если унесешь ноги из-под охваченной пламенем соломенной крыши!

Гафарро, самый рослый и храбрый парень во всей русафинской уэрте, поклялся подкараулить негодяев. Целые ночи проводил он в засаде среди зарослей тростника или с ружьем обходил дозором поля. Но однажды утром его нашли в оросительной канаве с распоротым животом и раскроенным черепом. Поди тут дознайся, чьих рук это дело!

Даже валенсийские газеты писали о событиях в уэрте, где с наступлением ночи двери хуторов крепко-накрепко запираются и хозяева, охваченные животным страхом, заботятся лишь о своем добре, позабыв про соседей.

Дядюшка Батист, местный алькальд, метал громы и молнии, когда власти провинции, весьма надеявшиеся на его поддержку во время выборов, предлагали ему свою помощь. Он клялся, что он и его верный альгвасил Сигро сами справятся с этой напастью.

Сенто, однако, и не подумал обратиться к алькальду. Зачем? Очень ему надо выслушивать пустое бахвальство да лживые обещания!

Но с него требовали сорок дуро — никуда от этого не денешься. Если он не положит их в печку, его хутор спалят. Как на любимого сына, которому грозит гибель, поглядел Сенто на свой домик: ослепительно белые стены кажутся еще белее под шапкой почерневшей соломенной крыши; оконные наличники выкрашены голубой краской; дикий виноград, точно зеленый ковер, покрывает входную дверь, и солнечные лучи расплавленным золотом сверкают о его гроздьях; за тростниковой изгородью герань и ночные фиалки цветущей каймой окружают дом, а чуть дальше, позади старой смоковницы, — печь, сложенная из глины и кирпичей, круглая и приплюснутая, словно гигантский муравейник. Вот все его достояние, его гнездо, приютившее самые дорогие существа: жену, трех ребятишек, пару старых кляч — верных помощниц в повседневной битве за хлеб, да белую с рыжими пятнами корову, что проходит каждое утро по улицам села и будит людей унылым перезвоном бубенцов; ее большое вымя безотказно дает молока на шесть реалов в день…

Сколько сил пришлось ему положить, вскапывая клочок земли, политый кровью и потом его отца, деда и прадеда, чтобы скопить пригоршню дуро, зарытых в глиняном горшочке под кроватью!

А теперь отдать их вот так, за здорово живешь!

Сенто был человек мирный, это могла подтвердить вся уэрта. Никогда он не затевал ссор из-за поливки, не торчал в кабачке, не шатался по дорогам с ружьем. Работать в поте лица для Пепеты и тррх малышей — вот его единственная радость. Но раз уж его собрались ограбить, он сумеет постоять за себя, черт побери! В простодушном добряке заговорила кровь арабских торговцев, которые безропотно сносили побои бедуинов, но когда дело касалось их имущества, они защищали его с яростью льва.

Надвигалась ночь, и Сенто решил отправиться за советом к соседу. Дряхлый старик нынче только и годится, что хворост собирать, но в молодости, говорят, не одного врага уложил наповал, гниют теперь их косточки в сырой земле!

Старик выслушал соседа, не поднимая глаз от толстой сигареты, которую скручивал дрожащими заскорузлыми руками. Сенто прав, что не желает отдавать деньги. Рисковать своей шкурой и грабить на большой дороге и открытую — на это у вымогателей не хватает смелости. То-то оно и есть! Ему вот семьдесят лет, но пусть-ка попробуют взять его на такую удочку. А как Сенто, достанет у него духу защищать свое добро?

Спокойная твердость старика передалась Сенто: да он готов на все, лишь бы спасти хлеб для своих малышей!

Торжественно, словно священную реликвию, старик достал из-за двери пистонное ружье, похожее скорее на мушкет, и благоговейно погладил изъеденный червями приклад.

Уж он сам его зарядит, — это ведь его давнишний дружок! Старые руки уже не дрожали. Вот сюда надо насыпать пороху целую пригоршню, не жалея! Затем нащипать пыжей — любая веревка годится. Пять-шесть пуль помельче, горсточку дроби да еще картечи подсыпать и хорошенько забить все это пыжом. Не разорвало бы ружье от эдакого дьявольского заряда — ну да ничего, бог милостив!