Дежё Костолани - Избранное

Иштван сделал правильный выбор. Вилма любила его. Тонкое, подвижное лицо, немного страдальческая улыбка сообщали ей какое-то трогательное обаяние. Она была хорошей женой, но в то же время чуть-чуть и актрисой; она играла для мужа, внося в их отношения немного романтики, той романтики, с которой он с такой болью расстался. После свадьбы они уехали к морю, в Италию. Истинное очарование их брака было в том, что они не знали друг друга и, оказавшись в чужой среде, каждый день открывали друг в друге что-нибудь новое.

— Ты знаешь итальянский? — с изумлением спрашивала Вилма.

— Ты в музыке разбираешься? — удивлялся Иштван, слыша, как жена напевает какую-то оперную арию.

Как-то Иштван с опозданием прибыл на рандеву, назначенное ими в большом кафе на берегу моря. Вилма в белом летнем платье сидела за столиком, лицо ее в лиловом свете дуговых ламп было притягательно холодным, Иштван, взглянув на нее, даже не сразу поверил, что это его жена, настолько она была новой, неожиданной, незнакомой. Он подошел, обратился к ней по-итальянски и — шутливо — представился.

Возвратившись домой, они стали жить замкнуто, предаваясь воспоминаниям; в тихие дни в ушах у них еще долго звучал праздничный шум итальянского побережья. Они никого не звали к себе и приглашений не принимали. Иштван ходил на службу, Вилма поддерживала порядок в доме, вышивала, играла на фортепьяно.

Спустя год у них родился ребенок — здоровенький, милый, улыбчивый мальчик. Крестины справили пышно; старики, аптекарь с женой, привезли внуку в подарок серебряные стакан, нож, вилку и ложку; мальчика нарекли по отцу — Иштваном. Старший Иштван горделиво брал сына на руки и, подняв его вверх, показывал всем:

— Смотрите!

Сын был весь в отца. Отцовскими у него были брови, подбородок, форма головы; от матери же он получил белокурые волосы и красивые уши. Иштван с Вилмой смеялись: до чего же ловко этот плутишка утащил у родителей самое лучшее.

Ребенок занимал у Вилмы все время. Она даже няньку не подпускала к нему: сама купала, причесывала и к вечеру так уставала, что ложилась вместе с ним и сразу проваливалась в глубокий, без сновидений сон. Приходя домой, Иштван видел лишь темные комнаты. Все спали. На столе его ждал холодный ужин. Он садился, ел в одиночестве, потом тоже ложился спать.

Утром жена говорила с упреком:

— Я так долго тебя ждала.

— Я был занят, не мог прийти раньше.

Разговорам этим они никакого значения не придавали. Так шел месяц за месяцем. У Вилмы теперь оставалось больше времени, она читала или шла в темный салон, где стоял ее старый девичий рояль, который она привезла вместе с другими своими вещами в дом мужа. Играть на этом рояле сумел бы не всякий. Басы и верхний регистр совсем были расстроены, звучали только одна-две ноты.

На развалину эту впору было разве что класть альбомы да портреты в рамочках ставить. Но в те вечера, когда Вилма, не находя себе места от нервного напряжения, ждала мужа, она открывала крышку рояля и убивала свое нетерпение в игре. Она играла часами без передышки. Из-под пальцев ее летели мелодии песен, одна за другой, по давным-давно установленному в семье порядку: у каждой из аптекарских дочерей была программа, которая никогда не менялась. Снова, как в годы девичества, рвались из-под стертых клавиш слезные жалобы и обращенная в неизвестность мольба. Туманные упреки неведомым, никогда не существовавшим возлюбленным: «Зачем, зачем свои забыл ты клятвы…», «Где вы теперь, что держит вас вдали…» и обвинения: «Играли вы со мной и жизнь мою сгубили…» и просьбы… признания… угрозы… обеты… предсмертный вопль души…

От печальных, напоенных болью звуков у нее начинала болеть голова.

Тогда приходил домой муж.

— Ты меня совсем забыл, — говорила Вилма.

Иштван махал рукой: ах, мол, полно тебе.

— Ты меня не любишь уже, — настаивала она полушутя, полусерьезно; голос ее был очень грустным.

Иштван что-то невпопад отвечал и выходил из комнаты.

Постепенно, сами того не замечая, они охладели друг к другу.

Так человек, долго находясь в горячей ванне, вдруг начинает дрожать от холода и, спохватившись, ищет причину, а потом спешит выйти из воды, которая перестала греть.

Они пока жили вместе, по-старому, не вполне сознавая, что уже не любят друг друга, не смея признаться себе: тому, что когда-то казалось им вечным, пришел конец. Поначалу оба считали это не более чем наваждением и пытались избавиться от него; они отправлялись гулять, пешком или в экипаже, как в прежние времена, когда любили друг друга, надеясь, что внешний мир поможет вернуть былое… Иштван постоянно слышал от жены тысячи горьких упреков. Иногда он сердито протестовал, иногда клятвенно заверял Вилму, что отныне все будет по-другому. Оба радовались примирению и недели две проводили вместе. Но вечера им казались невыносимо долгими.

— Я… — начинала было жена — и смолкала.

— Что ты хотела сказать?

— Ничего, — отвечала она.

Это маленькое словечко слетало с ее губ как последняя капля: сердце Вилмы было пустым, как и сердце ее мужа. Им больше нечего было дать друг другу.

Бледная и потерянная, Вилма сидела, облокотись на мраморный столик перед трельяжем, и наконец, сжалившись над мужем, сама посылала его развлекаться.

Иного выхода для них не было. Их семейная жизнь двигалась к краху медленно, но бесповоротно. Позже оба уже испытывали облегчение, когда в какой-то момент с неумолимой ясностью обнаружилась вдруг вся бессмысленность их совместного бытия. «Наш брак был ошибкой», — думали оба почти одновременно. Эта мысль не пугала их, как вначале. Они к ней успели привыкнуть, все казалось теперь реальным. Развод — это смерть, но такой выход лучше, чем жизнь. Когда Иштван окончательно уяснил себе это, ему стало легче дышать. Он словно помолодел на глазах, реже бывал мрачным и раздражительным; жена отметила это с радостью, так как теперь он не мучил ее своими капризами, не придирался к ее словам, не находил в них смешное, недостойное или бессмысленное. На улице он оглядывался на хорошеньких женщин, стал снова встречаться с дамами, за которыми в прежние времена ухаживал.

И сам он ничуть не удивился, увидев однажды вечером, что жену его провожает до самого дома мужчина, которого он знавал по провинции. Это был высокий длинноволосый молодой человек, завзятый танцор, который когда-то отплясывал с Вилмой на комитатских балах. Вилма не скрыла от мужа, что молодой человек влюблен в нее.

— А ты? — спросил Иштван.

— Я? — она с усталой иронией пожала плечами. — Зачем тебе это? Я так одинока, что рада, когда хоть кто-то думает обо мне.

— Ты права, разумеется, — ответил Иштван, и в голосе его прозвучала плохо скрываемая обида.