Чарльз Диккенс - Том 8. Барнеби Радж

«Этого я и боялся. Он же сегодня приходил сюда! — подумал слесарь, меняясь в лице. — Что за всем этим кроется?»

— Эй! — крикнул вдруг у него над ухом хриплый голос. — Здорово, здорово! Гав-гав! Что тут такое? Эй!

Крикун, заставивший слесаря вздрогнуть, словно он узрел выходца с того света, был большой ворон, незаметно для обоих собеседников взлетевший на спинку кресла. Он слушал весь их разговор с учтивым вниманием и с таким необычайно серьезным видом, как будто понимал каждое слово, и при этом поворачивал голову то к одному, то к другому: казалось, он призван рассудить их, и ему важно не пропустить ни единого слова.

— Полюбуйтесь на него! — сказал Варден с восхищением и вместе с каким-то необъяснимым страхом перед вороном. — Есть ли на свете другой такой хитрец? Бес, а не птица!

Ворон, свесив набок голову и устремив на них глаза, светившиеся, как два бриллианта, несколько секунд хранил глубокомысленное молчание, а затем прокричал хрипло и так глухо, словно голос исходил не из горла, а откуда-то из-под его пышного оперения:

— Эй! Что тут такое? Веселей, не вешай носа! Кра-кра-кра! Я дьявол, я дьявол, я дьявол! Урра!

И, словно радуясь своей связи с адом, принялся громко свистать.

— Честное слово, я почти верю, что он и в самом деле дьявол. Ишь как смотрит на меня — будто понимает, что я говорю! — воскликнул Варден.

Тут ворон, раскачиваясь всем телом, словно в каком-то торжественном танце, прокричал опять: «Я дьявол, дьявол, дьявол!» — и захлопал крыльями, точь-в-точь как человек, который, надрываясь от хохота, ударяет себя по бедрам.

Глядя на него, Барнеби всплеснул руками и в приливе безудержного веселья стал кататься по полу.

— Престранная пара, не правда ли, сэр? — сказал слесарь, качая головой и поглядывая то на ворона, то на его хозяина. — Право, эта птица умна за двоих.

— Да, любопытный у Барнеби товарищ, — согласился Эдвард и протянул указательный палец ворону, а тот, в благодарность за внимание, немедленно ткнул его железным клювом. — Как вы думаете, он уже очень стар?

— Что вы, сэр, он еще только птенец, — возразил слесарь. — Ему лет сто двадцать, не больше. Эй, Барнеби, дружок, позови его, пусть уберется с кресла.

— Позвать его? — повторил Барнеби. Сидя на полу, он откинул волосы со лба и посмотрел на Вардена блуждающим взглядом. — Разве его заставишь подойти, если он не хочет? Это он зовет меня и заставляет идти с ним, куда ему вздумается. Он идет вперед, а я — за ним. Он — господин, я — его слуга. Ведь верно, Грип?

Ворон каркнул отрывисто и как-то благодушно, доверительно, словно говоря: «Не надо посвящать этих людей в наши тайны. Мы с тобой понимаем друг друга и этого довольно».

— Мне приказывать ему? — продолжал Барнеби, кивая на ворона. — А вы знаете, он никогда не спит, ни на минуту не смыкает глаз — и ночью, когда ни взглянешь, они светятся в темноте, словно искры. Да, да, каждую ночь до утра он бодр, как днем, толкует сам с собой, придумывает, что делать завтра, куда нам с ним пойти и что ему стащить, и припрятать или зарыть. Мне ему приказывать? Ха-ха-ха!

После некоторого размышления ворон, видимо, решил добровольно сойти к Барнеби. Бегло обозрев позицию, бросив искоса взгляд сначала на потолок, потом на каждого из присутствующих, он слетел на пол и двинулся к Барнеби — не прыгал и не бежал, а шагал, как щеголь в тесных башмаках, который пытается идти быстро по разбитой мостовой. Дойдя, вскочил на протянутую ему руку Барнеби, милостиво уселся на ней и разразился каскадом звуков, слегка напоминавших хлопанье пробки, вылетающей из бутылки. Откупорив таким образом восемь — десять бутылок, он снова очень громко и внятно объявил о своем родстве с нечистой силой.

Слесарь только головой качал. Его, кажется, мучили сомнения, действительно ли этот ворон — не более, как птица; а, может быть, он жалел Барнеби, который, прижав к себе ворона, катался вместе с ним по полу. Отведя глаза от бедного юноши, слесарь встретился взглядом с его матерью, которая только что вошла в комнату и молча смотрела на эту картину.

Она была очень бледна, даже губы ее побелели, но уже владела собой и сохраняла свое всегдашнее спокойствие. Вардену показалось, что она избегает его взгляда и что она тотчас занялась раненым только для того, чтобы не говорить с ним, Варденом.

Она сказала, что мистеру Эдварду пора лечь спать, он и так просидел дольше, чем следует, целый час, а ведь утром его должны перевезти домой. Поняв намек, слесарь стал прощаться.

— Да, кстати, — заметил Эдвард, пожимая ему руку и глядя то на него, то на миссис Радж. — Что это за шум был внизу? Я слышал и ваш голос. Хотел спросить об этом раньше, но мы заговорили о другом, и я забыл… Что случилось?

Слесарь покосился на миссис Радж и прикусил губы. А она, облокотись на спинку стула, стояла молча, опустив глаза. Барнеби тоже притих — он слушал.

— Это был какой-то пьяный или сумасшедший, сэр, — ответил, наконец, Варден, пристально глядя на вдову. — Он ошибся дверью и хотел вломиться сюда.

Вдова вздохнула свободнее, но стояла все так же молча и неподвижно. Когда слесарь пожелал всем доброй ночи и Барнеби схватил свечу, чтобы посветить ему на лестнице, миссис Радж отняла у сына свечу и, с непонятной торопливостью и суровостью приказав ему оставаться наверху, сама пошла проводить Вардена. Ворон отправился вслед за ними, чтобы удостовериться, все ли внизу в порядке. Когда они подошли к входной двери, он стоял уже на нижней ступени лестницы, без передышки откупоривая бутылки.

Вдова дрожащими руками сняла цепочку, отодвинула засов, повернула ключ в замке… Когда она взялась за ручку двери, слесарь сказал вполголоса:

— Мэри, я сегодня солгал только ради вас, по старой дружбе. Ни за что я не унизился бы до лжи, если бы дело касалось меня. Дай бог, чтобы эта ложь никому не причинила вреда и не привела к беде. Скажу вам прямо, вы вызвали в моей душе невольные подозрения, и я очень неохотно оставляю здесь мистера Эдварда. Смотрите, чтобы с ним не случилось ничего худого! Я теперь уже не уверен, что он здесь в безопасности. Хорошо, что он завтра уедет. Ну, выпустите меня.

Вдова закрыла лицо руками и заплакала. Видно было, что ей очень хочется что-то ответить, но, пересилив себя, она молча открыла дверь — ровно настолько, чтобы слесарь мог протиснуться, — и жестом попросила его уйти. Едва он переступил порог, как она захлопнула дверь и заперла ее, а ворон, словно одобряя такую осторожность, залаял, как дворовый пес.

«Якшается с каким-то висельником… он бродит около ее дома, подслушивает… И Барнеби почему-то вчера ночью первым оказался на месте нападения… Неужели же она, которую люди всегда так уважали, могла втайне заниматься всякими темными делами? — рассуждал про себя слесарь. — Да простит мне бог, если я ее виню напрасно… Но она бедна, а искушения сильны… Каждый день приходится слышать и не такие вещи… Каркай, каркай, приятель! Если тут творится что-то недоброе, так я готов поклясться, что этому ворону все известно».