Чарльз Диккенс - Том 8. Барнеби Радж

— Ну, вот и все, — сказал он, садясь на кровать и утирая потное лицо. — Я знал, что когда-нибудь этим кончится. Пора мне расстаться с «Майским Древом». Теперь я — бездомный бродяга… А она меня презирает… Все пропало!

В раздумье о своей печальной судьбе Джо долго сидел, насторожившись, каждую минуту ожидая услышать шаги на скрипучих ступенях и приказ своего почтенного родителя сдаться немедленно на безоговорочную капитуляцию. Однако на лестнице не слышно было ни шагов, ни голоса. Через длинные коридоры но временам доносились снизу какие-то глухие отголоски — хлопанье дверей, беготня, — свидетельствуя о царившей там необычной суматохе, но в убежище Джо тишина, по контрасту с этим шумом, казалась еще глубже, было уныло и мрачно, как в келье отшельника.

Становилось темно, старая мебель в комнате (сюда, как в больницу, отправляли все пришедшее в негодность) принимала неясные и таинственные очертания. Стулья и столы, днем имевшие вид обыкновенных честных калек, теперь казались какими-то странными и загадочными предметами, а словно изъеденная проказой ширма из вылинявшей индийской кожи с золоченой рамой, защищавшая некогда хозяев от холодного ветра и скрывавшая не одно хорошенькое личико, теперь торчала в отведенном ей углу, как скелет, хмуро уставясь на Джо словно в ожидании допроса. Напротив окна висел портрет, из его овальной рамы пялил серые глаза старый генерал в старинном мундире. По мере того как в комнате мерк дневной свет, генерала все больше одолевала дремота, и, наконец, когда угас последний слабый луч, он закрыл глаза и крепко уснул. Вокруг стало так тихо, что скоро и Джо уснул, как генерал на портрете. Он спал и видел во сне Долли, пока часы на чигуэлской церкви не пробили два раза.

В комнату по-прежнему никто не заглядывал. В доме затихло все, и снаружи тоже все было безмолвно, только изредка лаял какой-нибудь неугомонный пес да шумели ветви, когда ночной ветер качал их. Джо некоторое время печально смотрел в окно на хорошо знакомые предметы, дремавшие в бледном лунном свете, потом вернулся на место и снова стал вспоминать недавний скандал. Он думал о нем так долго, что ему уже стало казаться, будто случилось это с месяц назад.

Так прошла ночь. Джо то дремал, то размышлял, то подходил к окну и выглядывал во двор. Но вот угрюмая старая ширма и ее сверстники, столы и стулья, стали понемногу выступать из мрака и принимали свой обычный вид, а сероглазый генерал как будто мигал и зевал, просыпаясь, и, наконец, совсем проснулся, но, видно, ему было не по себе в сером утреннем полусвете он казался таким изможденным и озябшим.

Из-за леса уже выглянуло солнце и ярким золотом лучей пронизывало клубящийся туман, когда Джо, выбросив из окна на землю узелок и свою верную палку, приготовился и сам спуститься вниз.

Это не требовало особенной ловкости: на стене было так много выступов и украшений, что по ним можно было сойти, как по ступеням, а затем оставалось только спрыгнуть с высоты в несколько футов. Через минуту Джо с палкой и узелком на плече уже стоял на твердой земле и смотрел на старый дом — быть может, в последний раз.

Он не обратился к «Майскому Древу» с речью, ибо он был простой необразованный парень. Он не проклял его, потому что был незлобив. В эту минуту он чувствовал к старому дому больше нежности, чем когда-либо в жизни, и, от всей души сказав ему на прощанье: «Храни тебя бог!», пошел прочь.

Он шел бодрым, быстрым шагом, всецело занятый мыслями о будущем; он уже видел себя солдатом, воображал, как умирает на чужбине, в стране, где очень жарко и везде пески, и, умирая, завещает добытые им несметные богатства Долли, которая будет потрясена, когда узнает это. Поглощенный своими юношескими мечтами, то радужными, то печальными, но всегда вертевшимися вокруг Долли, он быстро шел вперед, — и вот, наконец, ушей его коснулся шум Лондона и впереди замаячил «Черный Лев».

Было только восемь часов утра, и в «Черном Льве» всех очень удивило появление Джо в такой ранний час и притом в запыленных башмаках, пешком, а не на своей неизменной серой кобыле. Но, так как он попросил как можно скорее приготовить ему завтрак и, когда завтрак подали, проявил бесспорно замечательный аппетит, то «Лев» принял его так же радушно, как всегда, с тем почетом, на который он, как постоянный посетитель и собрат по профессии, имел полное право.

Этот «Лев», хозяин трактира (которого называли то его человеческим, то звериным именем с тех пор, как он велел живописцу придать чертам изображенного на вывеске царя зверей как можно больше сходства с его собственной физиономией), был человек почти такого же быстрого и тонкого ума, как сам великий Джон Уиллет, с той лишь разницей, что мистеру Уиллету исключительная находчивость и быстрая смекалка даны были природой, тогда как Лев этими качествами обязан был в значительной степени пиву — он поглощал его в таких огромных количествах, что потопил в нем все свои способности, за исключением одной — способности спать без просыпу, в которой он достиг поразительного совершенства.

Таким образом, скрипучий Лев над дверью трактира был, по правде говоря, лев ручной, заспанный и слабосильный. А так как изображения представителей этой дикой породы обычно носят условный характер (изображают их чаще всего в каких-то неестественных позах и красках), то наиболее невежественные соседи принимали Черного Льва на вывеске за портрет хозяина в костюме, который он надевал по случаю каких-нибудь пышных похорон или национального траура.

— Кто это так шумит у вас в соседней комнате? — спросил Джо после того, как покончил с едой, умылся и почистил свое платье.

— Это сержант-вербовщик, — ответил Лев.

Джо невольно вздрогнул. Вот оно, то, о чем он думал всю дорогу!

— Я предпочел бы, чтобы он был где угодно, только не здесь, — добавил Лев. — Эти люди здорово орут, а заказывать почти ничего не заказывают. Как говорится, шуму много, а толку мало, мистер Уиллет. Знаю, ваш папаша их тоже не жалует.

Если старый Джон при всех обстоятельствах не очень-то жаловал вербовщиков, то, знай он, что происходит в эту минуту в душе Джо, он еще больше невзлюбил бы их.

— А этот сержант вербует в какой-нибудь хороший полк? — спросил Джо, глянув в круглое зеркальце, висевшее близ стойки.

— Вероятно, — был ответ. — Но не все ли равно, в какой полк он вербует? Когда начинается стрельба со всех сторон, пуля не очень-то разбирает, в кого угодить.

— Ну, не всех же убивают в бою, — заметил Джо.

— Не всех, — согласился Лев. — И кого убьет — если только сразу, без мучений, те, по-моему, дешевле всего отделаются.