Алеко Константинов - Избранное

— Эх, хочется мне почитать, — шепнул бай Ганю товарищам, — да боязно, черт побери. Услышит начальник — поди оправдайся потом.

Но тут произошло событие, заставившее путников застыть на месте. Какой-то мальчик, лет пяти-шести, лениво слонявшийся у порога корчмы, напевая какие-то импровизации, вдруг, видимо, под впечатлением непрерывного трехдневного софийского «долой» {40} 40 …под впечатлением… трехдневного софийского «долой»… — Имеются в виду события, связанные с отставкой Стамболова. В течение нескольких дней в Софии продолжались митинги студентов и населения города, проходившие под лозунгом «Долой тирана Стамболова!». , упоенно затянул на мотив «Шумит Марица», вместо подлинного текста, врезавшиеся ему в память слова: «До-ло-лой, до-лой, до-ло-лой, до-лой, до-до-лой, до-о-лой, до-лой Стамболова!» Дружный смех веселящихся групп прервал импровизацию ребенка. Ободренный неожиданным успехом, мальчик еще громче, почти на крик, продолжал свое пенье, возглашая вместо «ма-арш, ма-арш!» «до-о-о-до-долой Стамболова, до-ло-лой, до-ло-лой, долой Стамболова». На этот раз к дружному смеху присоединились аплодисменты и крики: «браво», «долой», «долой распутника», «долой тирана» — со стороны новой компании молодежи, возвращавшейся с прогулки.

Я повернулся к столику, занятому тремя путниками.

Бай Ганю и товарищи его окаменели. Разинув рты, выпучив глаза, сидели они с выражением такой печальной смеси страха и удивления на лицах, что я невольно пожалел об отсутствии у меня фотографического аппарата… Первым пришел в себя бай Ганю. Устремив взгляд на аплодирующих, он вздрогнул словно от удара электрическим током: по шоссе ехал конный полицейский; он слышал эти ужасные крики, но, вместо того чтоб обнажить шашку и с бешеным воплем яростно завертеть ею над головами этих отчаянных бунтовщиков, этих злодеев, разбойников, изменников, поглядел на них совершенно спокойно, с добродушной улыбкой… Если б в этот момент на Витоше началось извержение, наши путники вряд ли были бы потрясены больше, чем этой сценой…

— Эх, дали мы маху! — промолвил бай Ганю со вздохом отчаяния. — Послушай, бай Михал, пойди, пожалуйста, загляни в «Свободное слово» на стойке. Может, там что сказано…

— Славное дело! А ты почему не идешь? Посмотрю я, какой ты храбрый! — возразил бай Михал.

— Экой ты, право! Ну что тебе стоит заглянуть? Подойди, будто водки хочешь спросить, — этак посвистывая, — а сам одним глазом — зырк, зырк. Понимаешь? Не новый ли у нас состав правит… Этого нам только не хватало!..

— Невозможное дело… Того и гляди, попадешься!..

— Да ты видел, как полицейский-то? Ну ладно, была не была — пойду сам, погляжу, шут с ним.

Бай Ганю встал, засвистел сквозь зубы «Зеленый листок» и, с рассеянным видом глядя по сторонам, описав огромный круг, приблизился к стойке. Подошел, схватил за горлышко бутылку коньяку и, притворяясь, будто читает этикетку, так скосил глаза вправо, что стоящему прямо перед ним были бы видны одни его белки. Взгляд его упал на сложенную газету, но он увидел только название «Свободное слово». Он протянул правую руку, засвистел громче, чтобы заглушить шорох газеты, приоткрыл ее и отчаянно скошенными вправо глазами прочел:

«Дворцовые известия. Сегодня… Его царскому высочеству представился председатель совета министров и министр внутренних дел доктор К. Стоил…»

У бай Ганю перехватило дыхание; он закашлялся, инстинктивно облизал пересохшие губы и, опустив скошенный взгляд чуть ниже, прочел крупный заголовок «Падение Стамбол…». Душа у бай Ганю ушла в пятки: он выронил бутылку с коньяком и, чтобы отвлечь внимание от произведенного этим шума, начал сильно кашлять… Потом, обернувшись к товарищам, многозначительно промолвил:

— Есть!

— Хороших вестей ждем, бай Ганю! — заметил бай Михал.

— Конечно! — повторил бай Ганю и, подойдя к столику, шепнул товарищам: — Стамболова-эфенди — на свалку, Стоилов теперь…

— Да что ты? Не может быть! В газете сказано?..

— Ну, понятно!

— А может, какая махинация?..

— Какая там махинация! — воскликнул вслух бай Ганю и, собравшись с духом, застучал по столу, закричал: — Эй, парень, дай-ка сюда «Свободное слово»!

Его товарищи невольно пригнули головы и стали испуганно озираться.

Мальчик принес газету и подал ее случайно бай Михалу, но тот отдернул руку, как от раскаленного железа, и показал глазами на бай Ганю. Бай Ганю взял газету и, само собой, глянул по сторонам — нет ли кого подозрительного в корчме. Потому что откуда ему взять столько храбрости! Но все же оказался-таки храбрецом — развернул «Свободное слово» и начал: «Паденье Стамб…» И закашлялся, а товарищи закашлялись еще сильней. Бай Михал скосил глаза на газету, чтоб посмотреть, правильно ли прочел смелый его товарищ, и убедился, что ошибки нет… Наклонил голову к газете и третий бывший с ними; прочел, и… мурашки пошли по коже, голова закружилась… Сколько его дел и делишек, годами дремавших под сукном прокурорского стола, вытащат теперь на свет божий эти два словечка…

Ежась от страха, шепча, запинаясь, одолели они передовую, пробежали через пятое на десятое весь номер и в конце концов убедились, что дело сделано.

— Ну и маху ж мы дали! А теперь как же? Поздненько просить не принимать его отставки. Пропади он пропадом… Ну, Михал, чего молчишь? Говори, что делать! — заговорил бай Ганю.

— Лучше ты скажи, твоя милость. Я ничего не пойму — будто кто по башке дубиной хватил, — в отчаянии возразил бай Михал.

— А ты, Гуню, что молчишь? Скажи хоть словечко. Что теперь делать, а?

— Почем я знаю… Как скажешь, твоя милость… — пробормотал совсем павший духом Гуню.

— Да что у тебя — своей головы нет, дурачина? Все я за вас улаживай! — воскликнул чуть не плача бай Ганю. — Ну ладно, куда ни шло: и тут научу вас… Знаете что?

Задав этот вопрос, бай Ганю, нахмурившись, призадумался, почесался, где не зудело, кашлянул разок-другой в ладонь, сунул руку в карман пиджака, достал какую-то вчетверо сложенную бумагу и протянул ее бай Гуню.

— Ну-ка прочти еще раз эту чепуховину, а потом я скажу вам, что делать.

— А почему сам не прочтешь, ваша милость?

— Ты меня не зли, Гуню. Сам знаешь, почему я ее не читаю. Тебе больше с руки читать эти папистские речи…

Гуню развернул бумагу и прочел следующее:

— «Ваше царское высочество! Громы небесные обрушились на несчастные наши головы! Пятивековое рабство — отрадный сон по сравнению с грозным ударом, который наносит нам Северный враг посредством отставки нашего — о, где взять подходящие слова! — гениальнейшего вождя, этого Цицерона, этого Ньютона на болгарском небосклоне. O tempora, o mores! [33] О времена, о нравы! (лат.) Нет, Ваше царское высочество! Мы еще верим в здравый смысл доблестного болгарского народа и ждем, что он не расстанется с человеком, который является олицетворением его стремлений и идеалов, всего честного, благородного, целомудренного, прогрессивного, либерального! Мы никогда не поверим, что Ваше царское высочество вверит бразды правления тем развратным предателям, тем невеждам и невоспитанным ничтожествам, которые днем и ночью стремятся подорвать основы нашего государственного строя и повергнуть милое отечество наше под вонючий сапог казака…