Андре Моруа - История Англии

Серебряный значок с изображением кабана, излюбленного символа Ричарда III, из раскопок на Босуортском поле. XV в.

1. Каковы же были в XV в. уже сформировавшиеся черты английского национального характера? Хотя Столетняя война закончилась для англичан неудачей, в воспоминаниях она казалась им славной. Все ее сражения были даны на чужой территории. Только несколько городов на побережье видели врага во время коротких налетов. Отныне английский народ считает себя неуязвимым на своем острове и презирает остальные нации. «Англичане спесивы, — пишет Фруассар, — и, разумеется, не могут себя принудить ни к дружбе, ни к союзу с чужестранными нациями, а в самой Англии нет более опасного люда под солнцем, нежели ее ремесленники». Эта гордыня подкреплена богатством страны. А оно поражает в то время всех посетивших ее путешественников. «Это богатство больше, чем у любой другой страны в Европе», — говорит венецианский посол. Когда мы читаем у Чосера описание кентерберийских паломников, то представляем, каким был, наверное, в Англии XIV в. достаток всех классов. Мужчины и женщины одеты в добротные ткани, часто одежда оторочена мехом. У Чосера франклин (franclin) — мелкий сельский собственник, неотесанный эпикуреец, жизнелюб, чей винный погреб не уступит самым лучшим, у кого на столе никогда нет недостатка ни в жирных куропатках, ни в щуках, «и горе его повару, если соусы хорошо не приправлены!». На серебряной посуде ткача и красильщика красуются их гербы. Эти ремесленники — люди, которые однажды будут заседать как советники под сводами Гилдхолла, лондонской ратуши (Guildhall), это буржуа, чьих жен величают мадам , и те надевают в церковь наряды, достойные королевы. Сэр Джон Фортескью, проживавший во время Войны Алой и Белой розы во Франции изгнанником, пишет, что был удивлен бедностью французских крестьян: «Они пьют воду, едят яблоки с ржаным хлебом; никакого мяса, разве что изредка немного сала, требухи или голов животных, убитых для дворян и купцов… Таковы, — заключает Фортескью, страстный почитатель парламента, — плоды абсолютной власти».

2. Но еще больше, чем богатством, англичане гордятся своей относительной свободой. Горделивый Фортескью в 1470 г. воздает хвалу английским законам: «А как им не быть хорошими, если все они являются произведением не одного человека и даже не сотни советников, но трехсот с лишним избранных людей? Впрочем, даже если бы по случаю они оказались плохи, их вполне можно улучшить с согласия всех сословий королевства… В Англии воля народа — это первейшее из того, что ее оживляет, посылая свою кровь в голову и во все члены ее политического тела». Он торжествующе противопоставляет свободу англичанина, который платит только принятые его представителями налоги и может быть судим только с соблюдением процедуры, и принуждения, которым подвергается французский подданный, вынужденный покупать соль с уплатой габели , платить произвольно назначенную талью и кого «бросают в мешке в Сену» без всякого суда, если государь сочтет его виновным. На самом деле Фортескью преувеличивает. Насколько известно, жертвы Ричарда III отнюдь не были защищены законными процедурами. Но правда и то, что даже сам Ричард не осмелился бы взимать налог без согласия парламента, тогда как во Франции со времени ордонанса Карла VII, добившегося в 1439 г. от Генеральных штатов принятия прямого налога на содержание армии (той самой тальи ), удалось сделать этот налог постоянным. Отныне его преемники определяли ее размер, не созывая штаты.

3. Почему же такие различия между этими двумя народами? 1. Потому что задача французских королей была гораздо сложнее, чем задача королей английских , которые стали хозяевами всей страны со времен нормандского завоевания и в XII в. смогли навязать местным сеньорам своих разъездных судей и законы общего права. Французский народ, жестоко страдавший от независимости крупных феодалов и иностранных вторжений, был готов открыть королю широкий кредит власти, лишь бы он поддержал порядок и защитил границы. Во Франции, континентальной стране, враг был близок, а потому требовалась постоянная армия. В Англии свобода народа ослабляет короля, но зато море покрывает его ошибки и слабости. 2. Потому что каждый человек в Англии является сам по себе солдатом и полисменом. Йомен , лучник или боевой слуга во время войны, в мирное время — не кто иной, как мелкий английский землевладелец. И король, чтобы навязать свою волю таким людям, уже не располагает войсками. «Королю, их государю, приходится, — говорит весьма шокированный Фруассар, — приказывать по их слову и подчиняться их воле, ибо если он начнет им перечить и от этого случится зло, то зло одержит верх». Со времени Карла VII король Франции располагает маленькой армией (15 рот латников, так называемых жандармов [16] Gens d’armes (фр.) — досл. «вооруженные люди, вооруженная свита». , и легкой кавалерии — шеволежеров [17] Chevaux légers (фр.) — досл. «легкие кони». ), а также сильнейшей артиллерией того времени. Во французских деревнях нет никакого ополчения. Со времен созданного Карлом VII ополчения «вольных лучников» и вплоть до Национальной гвардии солдат-гражданин у нас всегда был неудачным опытом. Так что во Франции постоянная талья обеспечивала жалованье армии, а постоянная армия — взимание тальи. Король Франции не так часто нуждался в Генеральных штатах, а потому созывал их как можно реже. Впрочем, если бы он созывал их чаще, то дворянство, духовенство и третье сословие передрались бы между собой и уничтожили друг друга. Смешение богатых купцов и мелкого дворянства, составляющее в Англии силу палаты общин, было немыслимо во Франции XV в. Впрочем, даже в самой Англии понадобится более сильная монархия, чтобы покончить с насилием и неравенством. Английский народ, страдавший от анархии во время Войны Алой и Белой розы, ближе к концу века тоже призывает относительный деспотизм, но его король будет по-прежнему соблюдать формальности. Идея об ограниченной монархии крепко укореняется в английских умах.

4. Необузданность в Англии отнюдь не является привилегией феодалов. Эти англы и саксы всегда отличались грубыми нравами. Некоторая привычка к хорошим манерам позже будет сдерживать эту грубость, но, скрываясь под церемонностью, она доживет до наших дней. Сэр Джон Фортескью считает ее похвальной, даже когда она ведет к преступлению. «В Англии, — говорит он гордо, — за вооруженные грабежи и убийства в один год повешено больше людей, чем во Франции за те же преступления за шесть. Если англичанин беден и видит другого человека, имеющего богатства, которые можно отнять у него силой, он не упускает случая это сделать, разве что сам не совершенно честен». Чосер рисует нам ужасный портрет такого йомена : «…ражий и рыжий детина, плечистый мужлан с мечом на боку, не слишком покладистый с виду». Насилие в Средние века смягчалось двумя силами: рыцарской куртуазностью и религиозной любовью к ближнему. Но в XV в. даже те, кто читает рыцарские романы и основывает благотворительные учреждения, не стесняются ни грабить слабых, ни бить своих жен. Семейные нравы суровы, и к браку относятся как к сделке; отец продает свою дочь, пока та не повзрослеет настолько, чтобы протестовать. Зато после свадьбы женщины берут реванш. У Чосера матрона из Бата сообщает нам, как они обходятся со своими мужьями: с вечной смесью кокетства, безнравственности и жестокости. В некотором отношении удел женщин того времени, особенно вдов, был даже лучше, чем сегодня в некоторых странах. Они могли заниматься любой коммерцией, состоять в гильдии, становиться, как мужчины, шерифами или главными констеблями (High Constables) . Они путешествовали одни, присоединялись к паломникам и жили, как и те. Маргарет Пастон руководила самыми важными делами своего мужа, и он нахваливал ее осторожность.