Марсель Пруст - Сторона Германтов

Альбертина так меня задержала, что, когда я приехал к г-же де Вильпаризи, комедия уже подошла к концу; мне не слишком хотелось пробиваться сквозь поток гостей, которые уходили, обсуждая великую новость, — уже якобы совершившийся разрыв между герцогом и герцогиней Германтскими; ожидая, когда можно будет поздороваться с хозяйкой дома, я присел на свободное кресло-бержерку во второй гостиной и вдруг увидел, что из первой, где она наверняка сидела в первом ряду, величественно выплывает герцогиня, пышная и рослая, в длинном платье желтого атласа, украшенном огромными выпуклыми черными маками. Я уже ничуть не смущался, видя ее. Как-то раз, прижав ладони к моему лбу, как всегда, если она опасалась причинить мне боль, мама сказала мне: «Не ходи больше встречать герцогиню Германтскую, о тебе уже судачит весь дом. И потом, подумай, как больна бабушка, у тебя в самом-то деле есть дела поважнее, чем подкарауливать на улице женщину, которая над тобой потешается» — и в одно мгновение, как гипнотизер, заставляющий вас открыть глаза и вернуться из далеких краев, куда перенесло вас воображение, или как врач, напоминанием о долге и о реальности излечивающий вас от воображаемой болезни, с которой вы так уютно сжились, пробудила меня от слишком долгого сна. Потом я целый день посвятил долгому прощанию с этой болезнью, от которой только что отказался; много часов напролет я плакал, распевая «Прощай» Шуберта:

Так все и кончилось. Я прекратил мои утренние вылазки, причем без особых страданий, и сделал из этого вывод (как увидим позже, ошибочный), что теперь уже мне всю жизнь будет легко расставаться с женщинами. А когда позже Франсуаза рассказала мне, что Жюпьен желает расширить свою мастерскую и ищет помещение в нашем квартале, я, желая подыскать ему что-нибудь подходящее, без труда возобновил свои прогулки (и, прохаживаясь по улице, с которой, когда я еще лежал в постели, до меня доносился солнечный морской шум, с удовольствием поглядывал, когда поднимались железные шторы молочных лавочек, на юных молочниц с белыми рукавами). И прогуливался я без малейшего стеснения, сознавая, что у меня и в мыслях нет увидеть герцогиню Германтскую, — так женщина ведет себя с бесконечной осторожностью, пока у нее есть любовник, но как только она с ним порвала, она тут же разбрасывает свои письма где попало: с того самого дня, как перестала грешить, она перестала бояться, что муж узнает про ее грех.

Мне было горестно узнавать, что обитатели почти всех домов несчастны. Тут без конца плакала женщина, потому что муж ей изменял. Там был обратный случай. Еще где-то мать трудилась не покладая рук, сын-пьяница осыпал ее побоями, а она пыталась скрыть от соседей свое страдание. Чуть не половина человечества обливалась слезами. А когда я узнал людей получше, то обнаружил, до чего они несносны, и задумался: может быть, муж или жена изменяют своим непогрешимым благоверным просто потому, что не обрели счастья в семье, а со всеми остальными ведут себя как милые и порядочные люди. Скоро я лишился такого оправдания моих утренних странствий, как желание удружить Жюпьену. Мы узнали, что столяру, снимавшему мастерскую у нас во дворе, отделенную от лавки Жюпьена только тоненькой перегородкой, управляющий отказал от квартиры из-за того, что от столярных работ было слишком много шума. Для Жюпьена это обернулось большой удачей: в мастерской был подвал, примыкавший к нашим погребам, там раньше хранились поделки столяра. Жюпьен мог теперь держать там уголь, а разобрав стенку, получал в свое распоряжение одно просторное помещение. Жюпьен считал, что герцог Германтский слишком много запросил за аренду, и не возражал против того, чтобы люди приходили смотреть мастерскую: он рассчитывал, что, не найдя жильцов, герцог сбавит цену; так вот, Франсуаза заметила, что даже в те часы, когда было уже поздно осматривать помещение, швейцар оставлял дверь «припертой», и почуяла, что он приготовил ловушку, надеясь завлечь в нее лакея Германтов и его невесту; парочка свила бы там любовное гнездышко, а он, швейцар, застиг бы их на месте преступления.

Как бы то ни было, хотя искать лавку для Жюпьена было уже не нужно, я по-прежнему выходил погулять перед обедом. Часто во время этих прогулок я встречал г-на де Норпуа. Иногда, беседуя с каким-нибудь сослуживцем, он окидывал меня внимательным взглядом с головы до ног, а потом отворачивался к своему собеседнику, не улыбнувшись и не кивнув, как будто мы с ним были совершенно незнакомы. У этих важных дипломатов есть особый взгляд, который служит не для того, чтобы показать, что они вас видели, а наоборот, чтобы показать, что они вас не видели и заняты обсуждением какого-то серьезного вопроса с коллегой. Часто возле дома мне попадалась навстречу высокая женщина, которая вела себя куда менее сдержанно. Она была мне незнакома, однако оборачивалась мне вслед, поджидала меня — совершенно понапрасну — перед витринами, улыбалась с таким видом, будто вот-вот бросится мне на шею, всплескивала руками, будто себя не помнила от восторга. Но стоило ей повстречать кого-то ей знакомого, как она тут же переставала меня замечать и от нее веяло холодом. Уже давно на этих утренних прогулках, куда бы я ни собрался, например купить какую-нибудь пустяковую газету, я выбирал путь напрямик, не огорчаясь, если отклонялся от маршрута, которым обычно следовала герцогиня, а если совпадал с ним, то, наоборот, не таясь и не испытывая угрызений совести, потому что мне больше не казалось, что это запретная стезя, на которой я силой добился от неблагосклонной дамы счастья ее увидеть. Но я не подозревал, что исцеление не только позволит мне относиться к герцогине Германтской как ко всем прочим людям, но и на нее окажет такое же воздействие, и она станет смотреть на меня приветливо и дружелюбно, а мне это будет уже все равно. Раньше объединенные усилия всего мира были бы бессильны перед проклятием, которое навлекла на меня неразделенная любовь. По велению фей, куда более могущественных, чем люди, в подобных случаях ничем нельзя помочь вплоть до дня, когда мы искренне и чистосердечно скажем себе: «Я разлюбил». Я в свое время сердился на Сен-Лу за то, что он не сводил меня к своей тетке. Но ему, как всем остальным, в любом случае было бы не под силу развеять чары. Пока я любил герцогиню Германтскую, знаки приязни и комплименты, которые я получал от других людей, причиняли мне боль, и не только потому, что не она их мне посылала, а еще и потому, что она даже не знала о них. А и знала бы, мне бы это ничем не помогло. В любви даже мелочи — отсутствие в том месте, где вас ожидали, отказ от приглашения на обед, невольная и бессознательная холодность — помогают лучше любой косметики и самых прекрасных нарядов. Если бы нас обучали этим тонкостям в искусстве добиваться успеха, нам бы удавалось его достичь.