Марсель Пруст - Сторона Германтов

Что до женщин, которых она недолюбливала, надо было видеть, как она мгновенно менялась в лице, если при ней упоминали к слову, например, ее невестку. «О, она прелестна», — уверенно говорила герцогиня с понимающим видом. В подтверждение она приводила единственный довод: эта дама не пожелала, чтобы ее представили маркизе де Шоссгро и принцессе Силистрийской [221] …и принцессе Силистрийской. — Силистрия — устаревшее название города Силистра на северо-востоке Болгарии, на границе с Румынией, к которой отошел этот город в результате договора 1913 г. В состав Болгарии он вернулся уже после смерти Пруста. . Правда, она умалчивала, что эта же дама уклонилась и от чести быть представленной ей, герцогине Германтской. А между тем так оно и было, и с того дня ум герцогини непрестанно бился над вопросом, что же происходит у дамы, с которой так трудно познакомиться. Она умирала от желания проникнуть к ней в салон. Светские люди настолько привыкли, чтобы все рвались к ним в друзья, что тот, кто их избегает, кажется им уникумом и приковывает к себе их внимание.

Почему же с тех пор, как я разлюбил герцогиню Германтскую, ей хотелось меня зазвать в гости, — не потому ли, что не я домогался дружбы ее родных, а они искали дружбы со мной? Не знаю. Как бы то ни было, решившись меня пригласить, она теперь жаждала приобщить меня ко всему, что было у нее самого лучшего, и отделаться от тех друзей, которые могли бы меня отпугнуть, показаться скучными. Не зная всех этих обстоятельств, я не понимал, чему приписать этот крутой поворот герцогини, которая отклонилась от своего звездного пути, подошла, села со мной рядом и пригласила на обед. Если на помощь не придет озарение, мы воображаем, будто люди, которых мы едва знаем — как я герцогиню, — вспоминают о нас лишь в те редкие моменты, когда мы попадаемся им на глаза. Так вот, наше представление о том, что для них мы канули в некое идеальное забвение, — сущий произвол. И в безлюдной тишине, подобной прекрасному ночному безмолвию, воображая себе разных цариц общества, следующих своими небесными путями на бесконечном удалении от нас, мы внезапно содрогаемся от неловкости или трепещем от счастья, если оттуда, сверху, подобно аэролиту, на котором начертано наше имя, неизвестное, как нам казалось, на Венере или в созвездии Кассиопеи, на нас обрушивается приглашение на обед или грязная сплетня.

Когда-то, быть может, по примеру персидских царей, которые, как сказано в Книге Есфирь, приказывали читать себе памятную книгу дневных записей, куда были внесены имена тех подданных, что отличились усердием [222] …имена тех подданных, что отличились усердием … — Эту библейскую реминисценцию из Книги Есфирь, гл. 6, ст. 1–3, читатель уже встречал в первой книге романа применительно к тете Леони. , герцогиня Германтская, просматривая список благонадежных знакомых, уже отмечала мысленно: «Этого надо бы пригласить на обед». Но ее отвлекали другие мысли –

как вдруг она заметила меня, подобно Мардохею, у врат своего дворца [224] …подобно Мардохею, у врат своего дворца … — Еще одна библейская реминисценция: герой уподобляет себя Мардохею Иудеянину, сидящему у царских врат, а герцогиню — Артаксерксу, пожелавшему осыпать его дарами (Книга Есфирь, 6: 10). , мой вид освежил ее память, и она пожелала, подобно Артаксерксу, осыпать меня дарами.

Однако должен сказать, что за изумлением, которое я пережил, когда герцогиня Германтская пригласила меня на обед, меня постигло еще одно, совсем в другом роде. Первое, как мне казалось, скромней и вежливей было не скрывать, а наоборот, высказать всю свою радость и благодарность, даже с некоторым преувеличением, когда герцогиня Германтская, собираясь уехать на последний в этот вечер прием, сказала мне перед уходом, чуть не оправдываясь и опасаясь, вдруг я не знаю, кто она такая, и поэтому ее приглашение так меня удивило: «Вы же знаете, я тетка Сен-Лу, он вас очень любит, и вообще, мы уже встречались». Я ответил, что знаю, и добавил, что знаком также с господином де Шарлюсом, который «очень дружелюбно отнесся ко мне в Бальбеке и в Париже». Герцогиня Германтская, кажется, удивилась, и ее взор словно сверился еще раз с какой-то более давней страницей внутренней книги дневных записей. «Как, вы знакомы с Паламедом?» В устах герцогини это имя прозвучало очень нежно, потому что она, совершенно этого не замечая, запросто упоминала столь блестящего человека, приходившегося ей одновременно деверем и кузеном, с которым они вместе росли. И от имени «Паламед» серый туман, каким представлялась мне жизнь герцогини Германтской, словно озарился ясным светом долгих летних дней, когда она девочкой играла с ним в саду замка Германт. К тому же в тот давно ушедший период их жизни Ориана Германтская и ее кузен Паламед были совсем не такими, какими стали позже; г-н де Шарлюс, например, жил одним искусством, а впоследствии настолько от него отошел, что я был поражен, когда узнал, что это он расписал желтыми и черными ирисами огромный веер, который вот сейчас развернула герцогиня. Кроме того, она могла бы мне показать маленькую сонатину, которую он когда-то для нее сочинил. Я понятия не имел, что барон наделен всеми этими талантами; он никогда о них не упоминал. Вообще говоря, г-н де Шарлюс был не в восторге, что в семье его звали Паламедом. Можно было бы еще понять, если бы ему не нравилось, что его называли Меме. Эти дурацкие уменьшительные свидетельствуют о том, насколько аристократия глуха к собственной поэзии (как, впрочем, и иудеи: племянник леди Руфус Израэль, которого звали Моиз, то есть Моисей, в обществе был известен под кличкой Момо), а также насколько важным ей кажется притворяться, что все аристократическое не имеет для нее никакой ценности. Так вот, г-н де Шарлюс был в этом отношении гораздо больше наделен поэтическим воображением и не скрывал своей фамильной гордости. Но прозвище «Меме» он не любил по другой причине, ведь он и звучного имени «Паламед» тоже не любил. Истина была в том, что он твердо знал и ни на миг не забывал, что в его жилах течет королевская кровь, и ему бы хотелось, чтобы брат или невестка называли его «Шарлюс», подобно тому как королева Мария-Амалия или герцог Орлеанский называют своих сыновей, внуков, племянников и братьев: «Жуэнвиль», «Немур», «Шартр», «Париж».

— Какой скрытный этот Меме! — воскликнула герцогиня. — Мы давно ему о вас говорили, и он сказал, что будет очень рад с вами познакомиться, как будто первый раз о вас слышал. Согласитесь, что это забавно! И возможно, с моей стороны не слишком любезно говорить такое о девере, которого я обожаю и ценю за его редкие достоинства, но иногда он ведет себя так, будто у него не все дома.