Эжен Сю - Зависть

Путешественник, который бы пересек Блезуа в текущем 1828 году, отправляясь из Блуа в маленький город Пон-Бриллан, чтобы посетить, согласно обыкновению всех туристов, замок, носящий это же имя - великолепную феодальную резиденцию маркизов де Пон-Бриллан - должен был бы неминуемо пройти мимо фермы, расположенной на краю проселочной дороги на расстоянии лье от замка.

Это строение, возвышавшееся среди лесов и пашен, могло бы случайно привлечь внимание путника, который, без сомнения, созерцал бы его со смесью грусти и отвращения как один из многочисленных образцов бесхозяйственности сельских жителей.

В самом деле, эта ферма состояла из основного здания, имевшего пристройки в виде двух длинных крыльев; место между ними имело форму усеченного параллелограмма и было наполнено разлагающимся смрадным навозом, поскольку хлев, конюшня и овчарня выходили как раз на эту груду нечистот, где резвились всевозможные домашние животные, от кур до свиней.

Жилое помещение, находившееся в одном из крыльев, состояло из нижнего этажа и нескольких мансард, из которых открывался вид на грязный двор, а горизонтом служили неряшливые стены и изъеденные червями двери хлева. Между тем с другой стороны этого печального жилища, где тогда не были пробиты окна, простирался великолепный дубовый лес, а внизу протекал ручей, питавшийся влагой из нескольких переполненных далеких прудов. Но этот лес, несмотря на свою редкую красоту, был почти непроходим, так как то тут, то там он был завален щебнем или зарос колючим кустарником или чертополохом. Наконец, ручей из-за недостатка чистки и довольно пологих склонов покрылся застоявшейся тиной.

Если же этот турист, которого мы предполагаем пришедшим, год спустя после своего первого посещения снова прошел бы перед этой фермой, вид которой его некогда так оттолкнул, он был бы поражен метаморфозой, которая вдруг произошла с этими местами, хотя ферма принадлежала тому же владельцу.

Чистая зеленая лужайка, изящная и ровная, как бархат, окаймляла массив розовых кустов, заполнявших большой двор, некогда загроможденный навозом. Новые двери конюшни и хлева выходили на другую сторону, старые двери оказались замурованы, и все строения, как и большая рига в глубине двора, были покрашены и обвиты гирляндами зелени, где сплелись побеги жимолости, плюща и дикого винограда,

Крыло, в котором находились жилые помещения, так же обвитые зеленью, было окружено кустами и цветами. Аллея, посыпанная превосходным желтым песком, вела к главному входу, имевшему широкие сени из неотесанного дерева, крытые соломой, сквозь которую пробивались пучками малорослые ирисы. Этот сельский перистиль [1] В античной архитектуре - колоннада. со стенами, обвитыми вьющимися растениями, служил летним салоном. На подоконнике каждого окна, окрашенного в темно-зеленый цвет, который усиливал ослепительную белизну занавесок и чистоту стекол, можно было заметить маленькую подставку для цветов, сделанную из серебристой березовой древесины и наполненную простенькими, но свежими цветами.

Наконец, легкая изгородь, частично скрытая акациями, кустами сирени и черемухи, недавно посаженными, соединяла оба крыла строения и окружала прелестный сад, в который можно было войти через дверцу, окрашенную в такой же зеленый цвет.

Чудесное превращение леса оказалось не менее полным и удивительным.

Вместо колючего кустарника и чертополоха - прекрасный газон, перерезанный извилистыми аллеями, посыпанными песком, простирался под сенью могучих тенистых дубов. Ручей, некогда такой грязный, был повернут в новое русло и перегорожен поперек течения плотиной из больших камней, которые, возвышаясь на три-четыре фута, образовывали бурлящий каскад. Ниспадая с них, ручей продолжал свой быстрый бег среди зеленых берегов.

Несколько клумб с геранью ярко краснели на зелени лужайки, повсюду позолоченной лучами солнца, проникающими сквозь листву и еще более украшающими этот прелестный уголок, заканчивающийся широкой просекой, сквозь которую был виден на горизонте лес Пон-Бриллана, над которым господствовал его старинный замок.

Детали этой полной трансформации, совершенной за столь короткое время, причем средствами простыми и недорогостоящими, кажутся, быть может, мелкими, однако они означают выражение одного из тысячи оттенков материнской любви.

Да… Молодая шестнадцатилетняя девушка, вышедшая замуж в пятнадцать лет и очутившаяся после своего замужества в этом уединении, совершила такую метаморфозу. Думая единственно о своем ребенке и желая окружить его радостными предметами и приятными видами посреди того уединения, где он должен был жить, молодая мать проявила свой вкус. Каждое прелестное новшество, сделанное ею в этом обиталище, вначале таком грустном, таком отталкивающем, было, если можно так выразиться, не более чем рамой, в которой позднее должно было появиться изображение прелестного маленького существа, горячо ожидаемого.

На лужайке внутреннего сада, тщательно огороженного, ребенок мог резвиться, будучи еще совсем маленьким. В сенях он играл бы в случае дождя или сильной жары. Зеленые стены, увитые цветами или растениями лиственными, радовали бы глаз ребенка.

Затем, позднее, когда он подрос, то мог под наблюдением матери бегать по газону в тени леса, забавляться, слушая рокот искусственного водопада или глядя, как вздымаются серебристые пузыри, когда вода бежит через раковины, покрывая их пеной. Чистый ручей, глубина которого достигала теперь двух футов, не представлял никакой опасности для ребенка; напротив, в жаркие летние дни он купался в его прохладной воде, которая фильтровалась через мелкий песок.

В этом, как и в других обстоятельствах, как мы увидим позже, проявилось настоящее откровение, руководствуясь которым, молодая мать пришла к мысли преобразить мало-помалу эту грязную, запущенную ферму в прелестный коттедж.

В то время, когда начинается наш рассказ (к концу июня 1845 года), молодая мать жила на этой ферме, так изменившейся за семнадцать лет: кусты на лужайке разрослись в деревья, строения полностью скрывались под чудесным покрывалом из зелени и цветов, тогда как зимой огромные плети плюща обвивали почти целиком стены и покрывали крышу сеней.

В стороне леса все так же меланхолично шумел водопад.

В этот дикий и прелестный уголок выходила застекленная дверь большой комнаты, служившей одновременно салоном молодой матери и комнатой для занятий сыну, которому исполнилось шестнадцать с половиной лет.

Эта комната представляла собой в некотором роде музей (кто-нибудь, пожалуй, улыбнется при этом высокопарном выражении) или, скорее, собрание материнских реликвий.