Алексис Киви - Семеро братьев

Ж е н а к о ж е в н и к а. И как только не мается грешный человек!

Ю х а н и. Милая хозяюшка, ваши слезы и жалость заставят меня снова заплакать. Но не плачьте, хозяйка, не плачьте! Ведь мы уже вырвались из волчьих когтей и, слава богу, опять сидим в тепле, среди ближних. И за это благодарение господу!

Т у о м а с. Что и говорить, положение наше печальное. Разведите-ка нам жаркий огонь и принесите пару снопов соломки на пол, а Валко отведите в конюшню и дайте ей сена.

А а п о. Простите, что ради спасения душ своих мы взываем к закону гостеприимства и вашей помощи. Ведь это ради спасения наших душ, наших душ!

Ю х а н и. О, ангелы небесные! Да у меня душа держится уже на самом кончике носа, того и гляди улетит. Если в этом доме найдется мясо и пиво, то ставьте на стол. Да, славно мы попарились, вовек не забудем! Так принесите же мяса и подогретого пива ради спасения наших бесценных душ, и тела тоже.

К о ж е в н и к. Чем можем, тем поможем, люди добрые, только вот огонь налажу. Ах, бедняжки! В одних рубашонках!

Ю х а н и. Ни шапки на голове, ни обутки на ногах. Да вы только поглядите на эти ноги — все одно что гусиная лапка царицы Сибиллы {64} 64 …что гусиная лапка царицы Сибиллы. — Имеется в виду народная баллада о царице Сибилле, красавице с гусиной лапкой вместо ноги. .

К о ж е в н и к. Волосы дыбом встают! Поди-ка взгляни, баба.

Т и м о. Посмотрите-ка и на мои.

Ю х а н и. Что они рядом с моими? Вон какие! Погляди, брат, какая тушенка.

Т и м о. А эти!

Ю х а н и. Да что твои ноги!

Т и м о. Это мои-то? Обожди-ка. Вот поглядите, разве это нога человека?

К о ж е в н и к. Взгляни поскорей, баба.

Ж е н а к о ж е в н и к а. Ой, люди добрые, силы небесные!

Ю х а н и. Где такое видано? Даже Туомас прослезился. Не плачь, Туомас. Разве это порядок, я спрашиваю?

Т и м о. Так вот и швыряет судьба человека.

Ж е н а к о ж е в н и к а. Как они горят да краснеют, краснеют да горят! Люди добрые!

Т и м о. Будто железо в горне, точь-в-точь как железо!

Ж е н а к о ж е в н и к а. До чего ж они красные, до чего красные! Боже ты мой!

Ю х а н и. Все равно что медь расплавленная. «И ноги подобны халколивану», как сказано в библии. Помилуй нас господи, несчастных!

Ж е н а к о ж е в н и к а. Ах, бедные детки!

Л а у р и. Исполните же нашу просьбу, как обещали.

А а п о. Умоляем вас, поторопитесь! Огонь мы сами разведем, тут и дрова есть в углу, славные березовые поленья.

Ю х а н и. Вот мы опять посиживаем в старой Юколе, под знакомыми закоптелыми грядками, и, пожалуй, пробудем тут до мая. Пусть наш прежний дом приютит нас на зиму.

Т у о м а с. Но пусть-ка только наступит лето.

Ю х а н и. Да, пусть-ка только наступит лето — и на поляне Импиваара будет новая изба, получше прежней.

Т у о м а с. Как только сойдет снег — и застучат топоры, и загрохочут лес и горы. Уж тогда братьям Юкола не придется проситься на ночлег к чужим людям.

Ю х а н и. Верно сказано! Туомас, забудем-ка ту проклятую историю, что привела к пожару. Лучше подумаем о новой избе, которую мы скоро срубим.

Т у о м а с. Да у меня вся злость прошла, как только мы пустились в этот страшный путь. И когда ты бежал за мной и пыхтел мне прямо в затылок, точно загнанный жеребец, у меня даже сердце заныло.

Ю х а н и. А коли так, будем радоваться, что поход окончен и мы опять в теплой избе. Вон уже и есть-пить нам несут, а вот и два отменных снопа соломки. Возблагодарим бога, дорогие братья!

Весело пылали в очаге березовые дрова. Выстроившись в ряд у славного огонька, братья с наслаждением отогревались. Потом подошли к столу отведать мяса, хлеба, колбас и подогретого пива — всего, что нанесла им жена кожевника, женщина с добрым сердцем. О Валко позаботился сам хозяин, отвел ее в конюшню и наполнил ясли сеном. Скоро по следам братьев прибежали и собаки, высунув языки, виляя хвостами и радостно поблескивая глазами. Братья встретили их с бурным ликованием и начали кормить и ласкать.

А покончив с ужином, братья улеглись на солому и вскоре, убаюканные сладким сном, забыли все житейские бури. Крепок был их сон. И долго еще пригревало спящих пылающее пламя, но потом погасло, и в очаге остались одни угли. Тогда хозяйка закрыла трубу, и от печи повеяло уютным теплом. Но вот улеглась и сама хозяйка, и дом снова погрузился в тишину. А на дворе по изгородям с треском разгуливал мороз; под небом, усыпанным мириадами звезд, свирепо носился северный ветер, и с высоты улыбался светлый месяц.

Ранней весной, еще до прилета журавлей, братья покинули Юколу и, опять вернувшись на поляну Импиваара, принялись рубить новую избу. Скоро на угловых камнях уже лежали мощные бревна и венец за венцом стали подниматься стены. Много дней подряд от зари до вечерних сумерек звенели топоры и ухал тяжелый деревянный молот. По углам на срубе сидели Юхани, Аапо, Туомас и Симеони, а остальные тесали бревна и подкатывали их по жердям наверх. В поте лица трудились братья, но на душе у них было радостно — строение все росло и росло, наполняя воздух смолистым запахом. Выдавались, однако, и такие дни, когда братья совсем не брали в руки топоров и целыми сутками, от вечера до вечера, а порой прихватывая еще и следующее утро, спали крепким сном.

И все-таки, не успели еще пожелтеть нивы, как на поляне Импиваара, на том же самом месте, что и прежде, стояла готовая изба; даже видом своим она походила на первую избу, разве только была покрепче и покрасивей. Покончив со стройкой, братья опять могли с головой уйти в охотничьи затеи. Они приготовились и к охоте и к рыбной ловле на Ильвесъярви и, захватив ружья и снасти, отправились в путь; собаки с блестящими от возбуждения глазами бежали следом. Братья без устали рыскали по таежным сопкам, болотам и полянам, избороздили вдоль и поперек светлую гладь Ильвесъярви, добывая себе пропитание и делая запасы на суровую зиму. Немало обитателей Ахтолы и Тапиолы {65} 65 Немало обитателей Ахтолы и Тапиолы… — то есть рыб и зверей. Ахто — бог воды. Тапио — бог лесов. Ахтола и Тапиола — их владения. простилось тогда с жизнью.

А теперь я хочу рассказать о старом Матти Труте, единственном друге братьев в этих лесах. Он жил один-одинешенек в маленькой избушке на поросшей кустарником горе, в нескольких тысячах шагов от Импиваары. Матти Трут делал самый мягкий во всем Хяме трут, чему обязан был и данным ему именем, да плел добротные берестовые лапти, и этот промысел вполне обеспечивал его хлебом насущным. Когда-то в молодости он был лихим ямщиком и побывал даже в Похьянмаа, а потом последовал за приходским пастором, переселившимся к самым границам Лапландии. Там Матти провел лето, охотясь на медведей, росомах и журавлей на бескрайних северных болотах. Об этих странствиях ему было что порассказать. Обладая замечательной памятью, он никогда не забывал того, что хоть раз видел или слышал. Он отличался также наблюдательностью и верным глазом. Матти исходил самые глухие леса, и не было еще случая, чтобы он заблудился. Стоило ему хоть раз побывать в каком-нибудь местечке, хотя бы самом отдаленном, и он мог сразу же указать туда дорогу, ни на волосок не ошибившись. Матти обычно вытягивал в нужном направлении свой большой палец, и спорить с ним было тогда бессмысленно, ибо он был непоколебим в своем знании местности. Когда у него спрашивали, например: «Где Вуокатти?» — Матти, ни минуты не мешкая, указывал пальцем на край небосклона и отвечал: «Там, гляди на палец. Как раз там, хоть стреляй. Вот за тем пригорочком церковь Куусамо, а на петушиный шаг вправо проходит просека в Вуокатти». Точно так же, если его спрашивали: «Где бранное поле Поррассалми?» — он опять-таки вытягивал палец и незамедлительно отвечал: «Вон где, гляди на палец. Как раз там, хоть стреляй». Вот какой точный был у старика глаз, и он отлично знал все леса на десятки километров вокруг своего жилища. Он исходил их вдоль и поперек, собирая то наросты на деревьях, то бересту или проверяя силки и ловушки. Порой во время своих странствий он наведывался в избу Импиваара к братьям, для которых это было великой радостью. Разинув рты и навострив уши, они слушали рассказы старика. И вот однажды августовским вечером Матти опять сидел у братьев и рассказывал им о своих охотничьих приключениях в северных краях.