Алексис Киви - Семеро братьев

Нечто подобное происходит в другом случае когда братья встречают семейство Микко, так называемый «полк Раямяки». Тут уже поют сами братья, а очередь семейства Микко — обижаться и переходить к боевым действиям. А вот Эро импровизирует шуточную плясовую песню, под которую весело пляшет подвыпивший Юхани.

Мечта братьев о вольной лесной жизни тоже облечена в песенную форму. «Ах, и зачем я не вышел на свет божий зайчонком под елочкой?» — восклицает Тимо после неудачи с обучением грамоте. «А я — белкой?» — вторит ему Юхани, и Тимо затягивает песню о белке, живущей в избушке из мха:

Но дело не только в стихотворных вставках, роль которых и в подчеркивании фольклорной основы романа и в углублении человеческих образов. Весь роман овеян атмосферой легенд, народных сказок и поверий. То один, то другой из братьев (а чаще всего Аапо или Лаури) рассказывают по просьбе остальных какую-нибудь историю — то сказку про лису и медведя, то мрачную фантастическую легенду о двух влюбленных, — и братья долго живут под впечатлением волшебных происшествий, легко принимая события реальной действительности за их продолжение.

Впрочем, поэзия романа не ограничена этими разбросанными повсюду сказочными мотивами, народными поверьями, песнями, как бы продолжающими свое существование в жизни героев. Она — и в особом настроении, в особой атмосфере, излучаемой прежде всего самими его героями, образы и чувства которых находятся в глубоком, органическом соответствии с окружающим их миром природы, с простыми вещами, с животными.

Мысль о родстве между человеком и всеми остальными живыми существами, между человеком и природой, воплощенная в полусказочных образах семи братьев, пронизывает все произведение.

Собаки Килли и Кийски, дряхлая, жалкая лошадка, состарившиеся кот и петух — все это для братьев любимые, родные существа, с которыми они обращаются как с равными, более того — как с членами семьи.

«Мой мальчик Кийски» — так нежно называет Юхани собаку, и «бедняжка-старикашка» — престарелого кота. А в рождественский сочельник, когда братья лакомятся дымящейся медвежатиной с хлебом, запивая свой ужин пивом, Юхани приказывает угостить и четвероногих друзей: «Всем рождество — и людям и скотинке. А ну-ка, братец Тимо, полей пивом овес в яслях. Вот так! От одного ковша не убудет. В такой вечер нечего скупиться, пусть все получают свое — и лошадка, и собаки, и кот вместе с веселыми братьями Юкола. А петушок пусть спокойно поспит, он свою долю получит завтра».

Но не только с животными — и с любимыми предметами братья также ощущают родственную близость. Отношение их к вещам патриархально-идиллично. Оно бескорыстно и лишь во вторую очередь имеет своей целью извлечение пользы. Вещи «помогают» на сказочный лад братьям жить, как добрые друзья, а не «служат» им, как поморенные пленники. Как любят братья свою старую, прохудившуюся баньку, в которой впервые увидели свет! Когда баня сгорела, как нежно говорит Юхани о ее «родных закопченных стенах и жердочках»! А когда братья после долгого отсутствия возвращаются в родной дом, они приветствуют его, как живое существо.

«Т у о м а с. Вот, стало быть, и Юкола.

Ю х а н и. Это ты, Юкола?

А а п о. Ты как будто подряхлел, дорогой наш дом, даже голова мохом покрылась.

Ю х а н и. Даже твоя золотая голова мохом покрылась, наша родимая Юкола.

Т и м о. Здравствуй, Юкола! Вон как ты красуешься передо мной — точно Иерусалим в былые времена!

Ю х а н и. Это ты, Юкола? Ты? Ах! Не могу сдержать слезу, и бежит она по моей шершавой щеке, а сердце кипит и пенится! Ох, куда ни погляжу, отовсюду мне отвечают ласковым взглядом. Ишь как ухмыляется мне даже черное окошко хлева. Здравствуй, звезда надежды, здравствуй!

Э р о. Здравствуй, черная звезда надежды!

Ю х а н и. Здравствуй и ты, милая навозная куча, краше горы благодати! Ах!

Т и м о. Красивая-то она красивая, но отчего ее уже давным-давно не вывезли на поля?.. Да, да, эта куча доказывает, что кожевник — неисправимый, безнадежный лентяй.

Ю х а н и. Привет тебе, седая навозная куча, привет, говорю я! И мне дела нет, что она значит и что доказывает. Здравствуй, Юкола, с навозом, с полями, с лугами — красивая точно рай!»

В речи братьев, в отдельных образных выражениях, которые они употребляют, в сравнениях, которые они делают, — все та же близость с природой, с животными, с простейшими предметами крестьянского обихода. Так говорят главные герои, так говорит и сам писатель. Братья спасаются от преследования разъяренных быков, «как зайцы, как дикие боровы», а когда на пути их встречается мелкое лесное озеро, они скрываются в нем, «как луна в набежавшей тучке», чтобы затем вынырнуть и вновь продолжать свой путь. Вот они сидят пленниками на камне, и голод вцепляется в их сердца, «будто кот в жирную мышь». А вот шестеро братьев разбрелись в разные стороны, чтобы разыскать потерявшегося Симеони, — «словно спицы в колесе». Когда Юхани однажды захотел подчеркнуть нереальность и смехотворность сказанного, он воскликнул: «Даже свиньи в Тоуколе подавились бы со смеху».

Вообще речь Юхани проста и носит характер грубовато-обиходный, и именно в этом своем качестве насыщена поэзией. Совсем иное Лаури. Лаури среди братьев — поэт и художник, так сказать профессионал. Он умеет лепить фигурки животных из глины, он первый выдумщик (вспомним его пьяную импровизацию на камне Хийси), и никто из братьев не любит и не понимает так природу, как он. Это ему первому пришла в голову мысль уйти в лес, чтобы спастись от злых людей. И вот, пока братья гоняют круг на лесной поляне, Лаури бродит по лесу, то приглядываясь к наросту на дереве, то вслушиваясь в звуки леса, то размышляя «о премудростях мироздания». А когда ему хочется уснуть, он воображает себя маленьким кротом или мохнатым медведем и спокойно засыпает.

В образах Юхани и Лаури ярче всего воплотилась поэтическая стихия романа, которая, однако, смогла победить реальные силы действительности лишь на протяжении недолгого эпизода. Далее, как мы видели, в романе показано, как семеро неуклюжих, неудачливых мечтателей расстаются со своей лесной утопией и возвращаются в лоно современной жизни.

И все же пафос и победа романа — не в этом конечном торжестве реальности над фантастикой. Мировая литература знает немало произведений, величие которых основано именно на силе и смелости их фантазии и герои которых стяжали себе мировую славу своей восторженностью и своим дерзким и непримиримым попранием законов реального мира ради мечты о некоей идеальной действительности. Таков «Дон-Кихот» Сервантеса, таковы комическая эпопея Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», «Путешествие по Гарцу» Генриха Гейне, «Записки Пиквикского клуба» Диккенса. И, взятый в этой перспективе, роман Алексиса Киви — не только событие в истории финской литературы, но и самостоятельная глава в истории европейского романа.