Петр Радченко - На заре

В коммуну вернулись два разведчика, доложили Юдину о случившемся. Тот вызвал к себе Доронина, посовещался с ним, как быть.

Всходило солнце, и, когда его лучи залили двор коммуны, в воротах неожиданно появился Мечев, усталый, с синими кровоподтеками на лице. Коммунары толпой бросились к нему, подхватили на руки, начали качать. Радостные голоса разорвали тишину. У многих текли слезы. Не помня себя, Аминет несколько раз поцеловала парня и громко заплакала. Мечев растерянно улыбался.

Подошли Юдин и Доронин.

— Спасся! — Уполномоченный по-отцовски крепко обнял разведчика. — Каким образом?

Мечев указал на ремешок, висевший у него на шее.

— Вот мой спаситель!

И он рассказал, как ему удалось бежать из-под расстрела. Аминет не спускала с него растроганного взгляда. Коммунары снова восторженно закричали:

— Молодчага!

— Здорово ты их окрутил!

— Вот это хлопец!

— Ежли б конь не спотыкнулся, то я черта два дался бы им в руки, — сказал Мечев, широко улыбаясь.

Юдин и Доронин увели его в дом и там, в председательском кабинете с зеркальными стенами, Мечев доложил им, что видел в монастыре во время разведки

— А игуменья присутствовала, когда тебя допрашивали? — спросил Доронин.

— Нет, ее не было, — ответил Мечев. — Я видел ее через окно в келье с какой-то монахиней.

Юдин потрепал его по плечу.

— Теперь иди, отдыхай.

Мечев хотел уже выйти из кабинета, но спохватившись, спросил:

— А как мой Сокол?

Юдин поднял руку:

— Не беспокойся. Конь твой врагам в руки не дался — следом прибежал за ребятами.

Мечев юркнул в дверь, и торопливые шаги его стихли на лестнице.

Доронин открыл двустворчатую стеклянную дверь из балкон, обращенный к саду, сказал Юдину:

— И все же, Василий, сдается мне, эта игуменья хитрая баба. Не верю я, чтобы она не имела связи с этой бандой.

— Да, — промолвил тот. — По всей вероятности, оно так и есть. Но, как говорится, не пойман — не вор.

У каменной статуи Мечева с нетерпением ждала Аминет. Глаза ее устремлялись то на широкую наружную дверь, выходившую на лестницу, огражденную с двух сторон каменной балюстрадой, то поднимались на балкон, примыкавший к кабинету председателя коммуны.

Мечев наконец показался в приоткрытых дверях, и его благодушное лицо и голубые глаза засияли счастливой улыбкой.

Влюбленные пустились по ступенькам друг к другу.

В Краснодольском ревкоме было тихо. Из канцелярии в кабинет председателя долетали мягкие шаги Козелкова.

— Аггей Захарович, зайдите сюда, — окликнул его Корягин.

Козелков, как всегда, вошел с поклоном, посмотрел поверх очков на Жебрака, курившего папиросу у раскрытого окна, перевел вопросительный взгляд на Корягина.

— Я вас слушаю, Петр Владиславович, — проговорил он мягким голосом.

— Принесите подворные книги, — распорядился председатель.

Козелков внес стопку книг, положил на стол.

— Мы должны составить списки всех неблагонадежных, проживающих в станице, — сказал ему Корягин.

— Требуются куда-нибудь сведения? — осторожно спросил Козелков.

— Нет, — ответил Корягин. — Это нужно для нас.

Жебрак прошел к столу, потушил в пепельнице недокуренную папиросу, сел на стул и после некоторого молчания спросил:

— Сколько в станице жителей?

— Восемнадцать тысяч, — ответил Козелков.

— А дворов?

— Три тысячи шестьсот пятьдесят три.

— Кулацких сколько?

— Четыреста тридцать два, — пробормотал секретарь.

— Надо полагать, столько же и мужчин, способных держать винтовки в руках, — сумрачно проговорил Жебрак.

Козелков сделал вид, что занят книгами и ничего не слышит.

— Да, не менее шестисот человек, — подтвердил Корягин. — Сила немалая.

— Ну вот, — продолжал Жебрак. — Нам нужно составить три списка. — Он зашагал по кабинету и остановился в его глубине. — В первый включим всех офицеров, во второй — богачей, в третий — белогвардейцев, служивших у Деникина.

— Простите, — робко заикнулся Козелков, — мне все же непонятно. Эти сведения лично для вас, товарищ Жебрак, или же?..

— Это не имеет никакого значения, — ответил тот, спокойно закуривая папиросу.

— Нет, вы меня не поняли, — заспешил Козелков. — спрашиваю потому, что если для вас, то мы будем делать запись в книге, а если же это посылать куда…

— Писать будем в книге, — сказал Жебрак и обратился в Корягину: — Офицеры учтены?

— Полностью.

— Сколько?

— Восемнадцать человек.

Жебрак поджал губы и остановил глаза на Козелкове.

— Ясно, начнем, — велел он и снова сел за стол.

Козелков открыл алфавитную книгу, стал зачитывать фамилии. Задержался на Бородуле.

— Этого человека, — заметил он скороговоркой, следует отнести к богатым людям.

— Нет, нет! — категорически возразил Корягин. — До девятьсот шестнадцатого года служил в Кубанском казачьем войске в чине есаула.

— А разве вы не знаете об этом, товарищ Козелков? — спросил Жебрак у секретаря.

Козелков развел руками и, сняв очки, протер стекла платочком.

— Мне об этом ничего неизвестно.

— Пишите, — указал Жебрак на первый список. — Бородуля Игнат Власьевич. Год рождения — 1868. Сословие — казак. Классовая принадлежность — кулак. Военное звание — есаул.

Козелков надел очки, склонился над столом и дрожащей рукой стал писать.

— Бородуля Акилина Даниловна, — продолжал Же брак.

— Это его супруга, — добавил Козелков.

— Бородуля Василий Игнатьевич. Сын?

— Да, — сказал Козелков. — Белые его мобилизовали.

— Тоже офицер. — Корягин указал пальцем в книгу. — Находится в Крыму у Врангеля.

— Ничего себе, гнездышко, — покрутил головой Жебрак. — Запишите и его.

Перо жалобно проскрипело по бумаге. Глаза секретаря снова сверкнули через очки.

— А это дочь? — спросил Жебрак, держа палец на строчке.

— Да, Оксана, — ответил Козелков.

— Путается с бандитом Андреем Матяшом, — вставил Корягин.

— Внесите ее во второй список, — приказал Жебрак

— А это отец Игната, — Козелков повел пальцем но следующей строчке в книге. — Ему уже за семьдесят.

— Следующий? — сухо перебил его Жебрак.

— Белугин Валерьян Моисеевич, — замигал глазами Козелков, — священник нашей церкви. В какой список прикажете?

Весь день Жебрак просидел с подворными книгами, досконально изучая население станицы. Наконец они вместе с Корягиным вышли в сад, сели на скамейке.

— Кажется мне, Петро, секретарь у тебя того… скользкий, — сказал он, закуривая.

Корягин стал набивать трубку табаком.

— Старый службист, — пояснил он. — По наследству от Мартына Гречки достался.

Прошла ночь. Утром на выгоне, против дворов Левицких и Молчунов, чоновцы и комсомольцы готовили площадь для скачек. Рыли рвы, возводили барьеры, окаймляли известью беговые дорожки. Вьюн колесом вертелся среди своих товарищей, носил охапки лозы для рубки, ведра с водой. Звонкий голос его слышался то в одном, то в другом конце выгона.