Константин Станюкович - Испорченный день

И этот высокий открытый лоб, и длинный нос, и непокорные вихры волнистых волос, и особенно эти лучистые голубые глаза, большие и добрые, точно глядевшие изнутри, из самой души, ясным правдивым взором, – теперь казались Черенину хорошо знакомыми; но он все-таки не мог припомнить и назвать фамилию того, кто так горячо пожимал его руку, и сконфуженно недоумевал, стараясь припомнить.

– Чернопольский! Иван Чернопольский!.. Вспомнили теперь старого приятеля? – произнес гость с веселым смехом и, потянувшись первым, троекратно облобызался с Дмитрием Александровичем.

Иван Чернопольский?!

Это имя тотчас же напомнило Черенину бывшего товарища и приятеля, этого редкого добряка, всегда за кого-нибудь хлопотавшего, всегда готового уступить свой урок более нуждавшемуся, хотя более нуждаться, чем всегда нуждался бедный, как Ир.Чернопольский, казалось, было трудно.

– Вот никак не ожидал встретить! Откуда? Какими судьбами? – восклицал Черенин, радостно пожимая снова руки Чернопольского.

Он искренне обрадовался и в то же время чувствовал какую-то неловкость при виде приятеля, напоминавшего ему молодость.

– Но как же вы изменились! Я ни за что бы вас не у жал.

– Еще бы! Целых двенадцать лет не видались… Воды-то утекло много!

– Да… много! – задумчиво повторил Черенин.

– А вы так мало постарели. Такой же молодец… Вот только брюшко как будто собираетесь завести! – прибавил, добродушно улыбаясь, Чернопольский.

Они уселись и первую минуту молча оглядывали друг друга, словно бы каждый вспоминал в другом прошедшее и пытался угадать, что с каждым из них сделала жизнь и настоящем.

– Ну, рассказывайте, как вы живете, что делаете, Дмитрий Александрович? Ведь я в своей глуши ничего о вас не знаю. Слышал давно еще, что вы женились…

– Как же, женат, двое детей… Тяну хомут, как и все… Служу…

– Служите?

– Да, в частном банке! – отвечал Черенин и почему-то умолчал о своем новом назначении.

– А литература? Разве не пишете? Я и то удивлялся, что уж давно не встречаю вашего имени в журналах… У вас такие славные были статьи! – горячо прибавил Чернопольский.

– Некогда… Да и не пишется…

– Вот это жаль… У вас ведь и талант был, и знания были… Право, жаль.

– Таких талантов и без меня много…

– А все-таки… Искреннее и убежденное слово всегда полезно, а по нынешним временам и подавно… Люди как-то забывчивее за последнее время стали… и напоминать им об идеалах – доброе дело! – прибавил горячо, застенчиво краснея, Чернопольский.

«Такой же „младенец“, как и был!» – подумал Черенин и, видимо не расположенный продолжать разговор на эту тему, спросил:

– Ну, а вы как живете?.. Какой хомут носите?..

– Прежде учительствовал, но принужден был оставить педагогию… Затем был бухгалтером в N-ской думе, а теперь вот уже пять лет, как живу в деревне.

– Помещиком?

– Ну, куда помещиком! – усмехнулся Чернопольский. – Так, знаете ли, вроде фермера скорее… После смерти отца мне досталось шесть тысяч, я и бросил бухгалтерию – скука одна с ней, так, из-за жалованья служил – и купил клочок земли. Самое любезное дело… И как-то на совести покойно… Живем себе, очень скромно, конечно, но ведь я и не привык к роскоши… Жена у меня – врач: мужиков и баб лечит; ну, а я, некоторым образом, вроде адвоката у крестьян. Кругом беднота, народ темный… ну и рады, что человек совет дает… Мы с мужиками ладим. В гласные меня выбрали… Трое детей, ребята славные… Старшему уж девять лет… Соседи есть: порядочные люди… И духовную пищу вкушаем… Да, вот так и живем себе и судьбой довольны, поскольку может быть доволен наш брат, когда-то мечтавший горы сдвинуть! – прибавил с грустной усмешкой Чернопольский.

И Черенин на минуту задумался.

– Надолго сюда? – спросил он.

– Недельки на две, я думаю. Я ведь сюда по делу.

– По делу? Какое же у вас дело, Иван Андреич?

– Не у меня, а у наших соседей-крестьян…

И Чернопольский рассказал о процессе, который уже тянется несколько лет у мужиков с бывшим их помещиком из-за земли. Дело теперь в сенате.

– Я приехал узнать о нем и посоветоваться тут с одним адвокатом…

– И вам заплатят за хлопоты?

– Что вы? Где им платить? – промолвил Чернопольский и совсем сконфузился. – Да и как с бедноты-то брать!..

Он примолк и продолжал, словно бы оправдываясь:

– Зимой-то в деревне работы меньше. Я и прикатил сюда… Кстати и Петербург хотелось повидать, и на старых приятелей поглядеть.

Чернопольский стал было расспрашивать о них, но оказалось, что ни о ком Черенин не мог дать сведений.

– А Потресова видаете? – спрашивал Чернопольский. – Вот редкий писатель, который сохранился…

– Нет, не видаю! – отвечал Черенин.

Оба несколько времени молчали. Оба почувствовали какую-то неловкость, какую испытывают долго не видавшиеся люди, которые расстались в молодых годах.

Чернопольский пробовал было расспрашивать о петербургских веяниях, о литературных новостях, о молодежи, но Черенин на все это отвечал как-то скупо и неопределенно, причем в словах его звучала скептическая нотка; его, по-видимому, так мало интересовали вопросы, казавшиеся его гостю важными, что Чернопольский под конец весь будто съежился, молчал и конфузился.

После получасового визита он стал прощаться.

– Куда же вы? Сейчас приедет жена. Будем чай пить! – вдруг воскликнул Черенин с необыкновенной ласковостью. – Я ведь очень рад вас видеть. Вы мне напомнили молодость! – прибавил он.

Но Чернопольский не мог остаться. Сегодня в девять часов у него назначено свидание с адвокатом.

– Вы все тот же… вечно хлопочете за других, как, помните, в старину, когда мы вас звали общим дядей…

– Ну, что вы, что вы?.. А хорошее время то было… Не правда ли?

Но Черенин промолчал и, горячо пожимая гостю руку, звал непременно Чернопольского обедать: завтра, послезавтра, когда он хочет, в шесть часов.

– Смотрите, приходите… Во всяком случае приходите… Я рад вас видеть! Очень, очень рад! – говорил возбужденно Черенин в передней.

«Милейший… младенец!» – думал Черенин, возвращаясь в кабинет. И он стал вспоминать о нем, вспоминал о себе и невольно сравнивал прежнего Черенина с нынешним.

Эти воспоминания несколько омрачили его благополучие. Что-то грустное подымалось откуда-то, со дна души, и говорило о бывших мечтах, о прежних идеалах… Где они?

Да, он изменился. Этот «младенец в сорок лет» напомнил ему прошлое и словно бы обезоруживал его скептицизм, прикрывающий индифферентных людей. Ну, так что же? Он иначе теперь глядит на вещи и поступает по убеждению. Не делает же он ничего бесчестного, что берет хорошее место и собирается заработать себе состояние. Тысячи людей поступили бы точно так же, и совесть их так же была бы спокойна, как спокойна и его.