Льюис Уоллес - Вечный странник, или Падение Константинополя

— Вы говорите от своего имени или от имени князя?

— От имени князя, — отвечала она.

Сергий, которого поразила эта мысль, хотел продолжить разговор, однако они оказались у подножия холма, и Лаэль воскликнула:

— В садах пусто. Мы можем пропустить начало гонки. Поспешим.

— Нет, маленький друг, вы забыли, сколь узок подол моего одеяния. Бегать я не могу. Пойдем быстрым шагом. Дайте мне руку. Вот так — мы успеем вовремя.

Однако ближе ко дворцу Сергий вернулся к своей обычной походке, а потом, остановившись, произнес:

— Скажите мне, с кем еще вы делились этой прелестной историей про двух отцов?

И голос его, и взгляд были необычайно угрюмы — она вгляделась ему в лицо и ответила вопросом на вопрос:

— Вы очень серьезны — почему?

— Я просто пытаюсь понять, предана ли эта история огласке.

Говоря точнее, он хотел знать, откуда об этом проведал Демид.

— Полагаю, что да; не вижу никаких причин для обратного.

Эта короткая фраза рассеяла его последние сомнения, она же продолжила:

— Мой отец Уэль хорошо известен среди городского купечества. Я слышала, как он с благодарностью говорит: после прибытия сюда индийского князя дела его пошли в гору. Он торговал самыми разными товарами, теперь же занимается только продажей драгоценных камней. Среди покупателей — не одни лишь византийские вельможи; торговцы из Галаты приобретают его товар для западных рынков, особенно для Франции и Италии. Мой второй отец, князь, знает все эти вещи до тонкостей и никогда не отказывает Уэлю в совете.

Лаэль могла бы добавить, что по ходу своих долгих странствий князь уяснил для себя удобство драгоценных камней как менового товара, который в ходу почти что у всех народов, и всегда держал их при себе, регулярно пополняя запасы своего протеже и обеспечивая тому немалую выгоду. Этими сведениями она, скорее всего, не поделилась по простому неведению; иными словами, ее полная безыскусность делала ее откровения опасными, о чем прекрасно знали оба ее отца.

— Все торговцы с базара дружески расположены к моему отцу Уэлю, навещает его в лавке и князь, являясь в полном величии; он и его свита всегда привлекают внимание, — продолжала Лаэль. — После его ухода несть числа вопросам, и Уэль ничего не скрывает. Мне представляется, что он уже поделился историей моего удочерения князем со всем рынком и городом.

Перед дворцом она резко оборвала свой рассказ:

— Поглядите! На причале целая толпа. Поспешим.

Они вышли из сада и получили дозволение присоединиться к княжне.

И голос его, и взгляд были необычайно угрюмы…

На мраморных плитах причала лодочники поставили стоймя длинные весла, закрепили на них сверху другие — получилась устойчивая опора, которую накрыли чистой парусиной. С судов принесли доски для строительства помоста под этим импровизированным укрытием; еще один парус послужил ковром, а стул, поставленный на помост, обозначил то место, с которого княжне предстояло смотреть и судить гонку.

Толпа расступилась, давая ей проход, и она вместе с приближенными прошествовала к навесу; пока она шла, все стоявшие рядом женщины протягивали руки и почтительно дотрагивались до ее юбки — любовь к ней граничила с обожанием.

Весь берег, от навеса до городка и, в другую сторону, от навеса до мыса на юге, запрудила толпа зрителей, заполнив все места, с которых открывался хоть какой-то вид; в ход пошли даже суда, и казалось, что сам воздух над заливом колеблется и дрожит от азарта и нетерпения.

Между Фанаром, крайним северным мысом у Черного моря, и Галатой у Золотого Рога разбросано около тридцати деревень, деревушек и городов — они рассыпаны по всему европейскому берегу Босфора. В каждом из поселений есть рыбацкая слобода. Помимо вместительной сети, для успешного занятия этим древним и благородным ремеслом требуется судно. Как и большинство вещей, которыми пользуется человек, внешний облик этих судов сформировался в результате постепенных изменений. Даже современный турист может увидеть их стоящими у каждого причала.

Управление таким судном, в том числе забрасывание и вытягивание невода, требовало умелой команды не менее чем из пяти человек; а поскольку гребле они посвящали всю свою жизнь, можно представить, каких совершенств им удавалось достичь. Соответственно, нет ничего удивительного в том, что каждая из тридцати общин претендовала на то, что именно ее экипаж превосходит все остальные — и экипаж этот способен обогнать любую другую пятерку с Босфора; а поскольку все византийские греки были крайне азартны, пари заключались бесконечно. Безудержное бахвальство летало над знаменитым водным путем, будто непоседливые черноморские птицы.

Время от времени у этих гордецов возникала возможность подтвердить свое превосходство; после этого на какое-то время один из экипажей признавался чемпионом, и, соответственно, хвастовство и ссоры утихали.

Надумав завершить празднество лодочной гонкой, к участию в которой допускались все греки, от столицы до Цианских скал, княжна Ирина не просто предусмотрела впечатляющую кульминацию празднества, но и — возможно, сама того не сознавая — придумала надежный способ примирить все тридцать общин между собой.

К участникам состязания предъявлялось всего два требования: они должны были быть рыбаками и греками.

Промежуток между объявлением о гонке и днем ее проведения был преисполнен бахвальства, из чего можно было сделать предположение, что к моменту начала залив Терапия не сможет вместить всех претендентов. К назначенному часу на месте оказалось шесть команд, готовых состязаться за главный приз — большое эбонитовое распятие с золотой фигурой, которому предстояло в праздники украшать нос победившего судна. Сокращение числа участников было обычным примером того, как иссякает мужество, — чему, впрочем, всегда найдутся веские обоснования.

Около трех часов шесть лодок — представители того же числа деревень, каждая с экипажем в пять человек, — выстроились перед навесом, где находилась княжна. Носы лодок были украшены девизами, достаточно крупными, чтобы их можно было различить издалека: желтый был символом Енимахалле, синий — Буюкдере, белый — Терапии, красный — Стении, зеленый — Балты-Лимана, а бело-алый — Бебека. Гребцы заняли свои места — дюжие парни с жилистыми руками, обнаженными до плеч; на них были белые рубахи под жилетами цвета их флагов и просторные, точно юбки, шаровары. Стопы оставались босыми, чтобы во время гребка крепче цепляться за упорную планку на дне лодки.