Льюис Уоллес - Вечный странник, или Падение Константинополя

— Вот куда клонится возмездие? Помню, я предлагал ему Бога, мир и добрую волю, но он их отверг. Дуйте, ветра! Пока вы — лишь дуновения с юга, наполненные для меня ароматами пряностей, но в его ушах гремите, точно колесницы! А ты, огонь! Не забудь свершить возмездие, помни, чей ты слуга. Низойди с небес, дабы сказать, кто виновнее всех: те, кто лишает девственности невинных, или тот, кто говорит «нет» Предвечному, предлагающему свою любовь. Станьте для него знаменами на колесницах!

Тут зародился гул — сперва тихий, неуверенный, но потом, когда красный столб взметнулся ввысь, он набрал силу и вскоре зазвучал одним словом:

— Пожар! Пожар!

Казалось, этот крик разбудил весь город. Люди выглядывали в окна, распахивали двери, выбегали из домов и спешили туда, где ярое пятно у подножия тучи, затворившей все небо, ширилось и углублялось. С непостижимой быстротой улицы — включая и те, которые вели к жилищу еврея, — превратились в людские ручейки, а потом и потоки.

— О боже, что за ночь для пожара!

— К утру от нас ничего не останется, даже пепла.

— А женщины, дети — подумайте о них!

— Пожар — пожар — пожар!

Еврей вслушивался в эти вопли, но потом, найдя себе прикрытие, двинулся прочь. Он не упустил ни одной стадии страшной неразберихи: бегущие мужчины, кучки полуодетых женщин, дети, безумными глазами вглядывавшиеся в дым, что тянулся от пятого и шестого холма к седьмому, — бледные лица, выкрики, то и дело вздымаемые распятия и мольбы к Заступнице Влахернской, — он все это видел и слышал, постепенно продвигаясь к воротам Святого Петра, — теперь это было несложно, все улицы были ярко освещены, не оступишься, не собьешься с пути. Его едва не сбили с ног бегущие солдаты, но в конце концов он добрался до места и благополучно вышел из города. Галеру ему удалось отыскать быстро; взойдя на борт и ответив на несколько вопросов по поводу пожара, он велел капитану сняться с якоря и идти к Босфору.

— Похоже, город выгорит дотла, — сказал он, а моряк, решив, что князь напуган, призвал гребцов и, дабы выслужиться, развил огромную скорость, что было несложно, ибо столб света стоял над стеной и отражался от облаков на сколько хватало глаз, заливая гавань светом так же, как и улицы: отчетливо были видны корабли, моряки на их палубах и Галата, ее стены, крыши домов и башня, забитая людьми, потрясенными масштабами бедствия.

Когда галера миновала мыс Сераль, ветер и тяжелые волны Мраморного моря, с пеной на гребнях, ударили в борт с такой силой, что гребцы с трудом удерживали весла; они закричали. Капитан отыскал своего пассажира.

— Мой господин, — обратился он к нему, — с мальчишества я бороздил эти воды и никогда не видел такой ночи. Позволь воротиться в гавань.

— Что, разве света не достаточно?

Моряк перекрестился и ответил:

— Света достаточно, еще бы! — Он содрогнулся. — Однако ветер и волны, мой господин…

— А! Это не важно, двигайся вперед. Под прикрытием гор Скутари все пойдет гладко.

Удивляясь, как человек, испугавшийся пожара, может быть настолько равнодушен к бушующим волнам и буре, капитан встал за кормило.

— А теперь… — сказал еврей, когда они вошли под защиту азиатского берега, — теперь дальше, вверх по Босфору!

Свет преследовал их еще час и даже долее — этого хватило, чтобы дойти до Сладких Вод и Белого замка, но даже и там свечение облака над злосчастным городом было настолько ярким, что половина пролива скрывалась в тени от чинар, растущих на левом берегу.

Комендант замка встретил друга своего повелителя, нового султана, у самой пристани; прежде чем войти внутрь, князь в последний раз кинул взгляд туда, где, судя по всем признакам, древняя столица отчаянно сражалась с полным уничтожением. Распалив воображение образами того, что могло там происходить, князь хлопнул в ладоши и повторил прежнюю фразу в прошедшем времени:

— И налетели ветры, и запылал пожар, и пришло возмездие. Да постигнет оно всех, кто покушается на детей и отрицает Бога.

Через час он уже мирно спал, будто и не существует таких вещей, как укоры совести и сострадание.

Вскоре после полуночи один офицер стражи решился приблизиться к ложу императора Константина; от возбуждения он даже решился потрясти августейшую особу.

— Проснитесь, ваше величество, проснитесь и спасите город. Он весь в огне.

«Мой господин… с мальчишества я бороздил эти воды и никогда не видел такой ночи».

Константина поспешно облачили, и он первым делом поднялся на башню Исаака. Открывшееся оттуда зрелище наполнило его ужасом, однако он обладал качествами воина, в том числе и способностью в критические моменты сохранять трезвость мысли. Он видел, что пожар распространяется по ветру и продвигается к Влахерну, а там, лишившись пищи, скорее всего, погаснет. Все, находившееся на его пути, было обречено, однако император решил, что можно предотвратить возгорание справа и слева, и, действуя стремительно, поднял на ноги всех находившихся в казармах воинов и отправил их на помощь жителям. Этот план увенчался успехом.

Глядя вниз с высоты на восходе солнца, император легко различал обугленный след, протянувшийся от пятого холма к восточной стене императорских владений; свидетельствуя о буйстве ветра, садовые террасы были на много дюймов засыпаны пеплом и гарью — остатками того, что еще на закате было уютными домами. А что жертвы? Их число так никогда и не было установлено; равным образом даже самое тщательное расследование не смогло установить источник возгорания. Летопись злодейств, которая будет оглашена только в Судный день, видимо, бесконечна, ибо даже смертным хочется прочесть эту книгу.

Индийского князя сочли погибшим в огне — и многие искренне сострадали таинственному чужеземцу. Он же находился в Белом замке и жадно глотал все новости, за которыми на следующий день отправил коменданта. Впрочем, одно известие сильно испортило радость, которую он втайне испытывал: Уэль, сын Яхдая, погиб — скончался от ожогов, которые получил в ту страшную ночь.

Мрачного поджигателя обуяли мрачные предчувствия. Неужто былой рок все преследует его? Неужто положенное наказание не избыто, и всякий человек, с которым его связывает любовь, дружба или общие дела, всякий, на кого он кинет благосклонный взгляд, рано или поздно за это поплатится? С этого момента, по непостижимому душевному наитию, он начал вести список этих несчастных: сперва Лаэль, за нею — Уэль. Кто будет следующим?

Читатель еще не забыл, что дом купца находился напротив дома князя, их разделяла улица. К несчастью, она была узкой; жар от одного здания перекинулся на другое. Уэль сумел выбраться из пламени, но потом вспомнил, что забыл драгоценности, которые ему наказали сберечь для Лаэль, и бросился обратно. Ослепленный и обожженный, он выбрался наружу и упал на камни мостовой; его унесли, но кошелек он сумел уберечь. На следующий день он умер. В предсмертный час он продиктовал письмо к княжне Ирине, умоляя ее взять под опеку свою дочь — если та, с Божьей помощью, вернется. Он добавил, что таково и его желание, и желание индийского князя; к этому посланию он приложил самоцветы и список имущества, оставшегося у него на рынке. Все свое имущество он оставлял любимой дочери — таково было его завещание, которое завершалось фразой, свидетельствовавшей о безграничном доверии, которое он питал к поручительнице-христианке: «А если в течение года, считая от сего дня, она не вернется, о княжна, прошу вас стать моей наследницей и вручаю вам все мое имущество без изъятия. И да хранит вас Бог!»