Льюис Уоллес - Вечный странник, или Падение Константинополя

— Нет, князь, боюсь, ты неверно о нас судишь. Я — приверженец, последователь, сторонник веры, но громы ее не в моих руках.

На лице посетителя отразилось отчаяние, он задрожал.

— О святой Боже! Значит, надежды нет, она погибла, погибла! — Но, тут же взяв себя в руки, он продолжил: — Прошу прощения за то, что оторвал ваше величество от дел. Прошу позволения удалиться. Мне нужно продолжить мою работу.

Константин склонил голову и, воздев руку, с чувством объявил своим приближенным:

— Велико несчастье, постигшее этого человека.

Скиталец медленно отступал, в глазах его полыхал непонятный огонь; приостановившись, он указал на императора и торжественно изрек:

— О повелитель, право вершить правосудие было дано тебе Богом, но ты им более не владеешь. Выбор был за тобой: повелевать Церковью или позволить ей повелевать тобой. Ты его сделал — и тем погубил себя, а заодно и свою империю.

Он успел дойти до двери, прежде чем хоть кто-то очнулся от изумления, а потом, пока они переглядывались и приуготовлялись испустить крик, он вернулся к царскому месту и встал на колени. В его движениях и выражении лица было столько безнадежного отчаяния, что все придворные замерли в тех самых позах, в которых их застало это возвращение.

— Повелитель, — произнес князь, — в твоей власти было меня спасти — я прощаю тебе то, что ты этого не сделал. Вот, смотри, — он сунул руку за пазуху своего одеяния и достал из кармана крупный изумруд, — я оставлю тебе этот талисман, который некогда принадлежал царю Соломону, сыну Давида, — я обнаружил его в гробнице Хирама, царя Тира; он твой, повелитель, дабы ты смог по достоинству наказать похитителя пропавшей дочери моей души, моей Гюль-Бахар. Прощай.

Он опустил самоцвет на край возвышения и, поднявшись с колен, снова дошел до двери и успел выйти прежде, чем церемониймейстер вспомнил о своих прямых обязанностях.

— Этот человек безумен! — воскликнул император. — Возьми изумруд, — обратился он к церемониймейстеру, — и завтра же верни ему.

Некоторое время камень переходил из рук в руки — придворные никогда еще не видели равного ему по величине и блеску; многие прикасались к нему с благоговением, ибо, несмотря на определенное недоверие к суевериям, связанным с драгоценными камнями, легенда, которую успел рассказать им загадочный старик, возымела власть над их умами: это действительно талисман, он принадлежал Соломону, его нашел индийский князь, — да, он действительно князь — ибо никто, кроме индийских князей, добровольно с самоцветами не расстается. Но пока талисман двигался по кругу, император сидел, опустив подбородок в правую ладонь, опершись локтем на золотой шишак, и не столько смотрел, сколько думал, не столько думал, сколько молча повторял слова чужеземца: «…право вершить правосудие было дано тебе Богом, но ты им более не владеешь. Выбор был за тобой: повелевать Церковью или позволить ей повелевать тобой. Ты его сделал — и тем погубил себя, а заодно и свою империю». Было ли то пророчеством? Что оно означало? Постепенно повелитель понял значение этих слов. Первый Константин был создателем Церкви; теперь Церковь станет губителем последнего Константина. Сколько людей проводят юность в стремлениях и борениях, дабы вписать свои имена в историю, а потом в старости содрогаются, перечитывая ее!

Едва индийский князь вернулся в свой кабинет — он, безусловно, все еще не успокоился после порыва во Влахерне, — как Сиама доложил, что внизу его дожидается какой-то человек.

— Кто он?

Слуга покачал головой.

— Приведи его сюда.

Вошел цыган, по крайней мере по матери, рожденный в шатре в долине Буюкдере, стройный, смуглый, рыбак по роду занятий. Судя по запаху, который он принес с собой, в ту ночь сети даровали ему на диво богатый улов.

— Имею ли я удовольствие говорить с индийским князем? — осведомился цыган на чистейшем арабском языке, с вежеством, какой в те времена можно было обрести, только подвизаясь при дворе.

Князь поклонился.

— Индийский князь, друг султана Магомета? — уточнил посетитель.

— Султана Магомета? Ты хочешь сказать, принца Магомета?

— Нет, Магомета — султана.

Глаза князя радостно блеснули — впервые за два этих дня.

Незнакомец пустился в объяснения:

— Прошу прощения, что принес запах кефали и макрели в твой дом. Подчиняясь указаниям, я вынужден беседовать с тобой под чужой личиной. У меня есть послание, в котором разъясняется, кто я такой, а прочее я передам на словах.

Посланец снял с головы грязную тряпицу и вытащил из ее складок листок бумаги; приложив ладонь к груди и ко лбу — по общепринятому обычаю турок, — он передал князю листок и отошел в сторону, давая возможность прочитать написанное на нем. В вольном переводе оно выглядело так:

Магомет, сын Мурада, султан султанов, — индийскому князю

Я скоро отправлюсь в Магнезию. Мой отец — да спасут его молитвы Пророка, предстоятеля перед Богом, от долгих страданий! — стремительно впадает в телесную и душевную немощь. Али, сын праведного Абед-дина, имеет приказ в тот самый миг, когда великая душа отправится в Рай, со скоростью ветра помчаться на север и, не теряя ни секунды, сообщить тебе некие сведения, в верности которых он клянется спасением души. Ты поймешь, о чем речь и почему он к тебе послан.

Держа листок в руке, индийский князь пересек комнату с запада на восток, пытаясь овладеть собой.

— Али, сын праведного Абед-дина, — произнес он потом, — имеет ко мне некое сообщение.

Ремешки сандалий Али были скреплены у самого подъема медными пуговицами; нагнувшись, он снял пуговицу с левой сандалии и резко повернул; верхняя часть отскочила, внутри обнаружилось углубление, в котором лежала аккуратно сложенная лента из тончайшего атласа. Ленту Али передал князю, проговорив:

— Почка на посаженном платане не обещала ничего столь же великого, как то, что я сейчас достал из пуговицы на моей сандалии. Миссия моя исполнена. Благословен Аллах!

Пока князь читал, Али вновь собрал пуговицу и закрепил на прежнем месте.

На кусочке желтого атласа была начерчена некая схема, которая в первый момент показалась князю гороскопом; рассмотрев ее внимательнее, он спросил курьера:

— Сын Абед-дина, это начертано рукой твоего отца?

— Нет, то почерк моего повелителя, султана Магомета.

— Но это повесть о смерти, не о рождении.

— Мой повелитель, султан Магомет, несмотря на молодые годы, многократно превосходит мудростью многих старцев. — Али примолк и отвесил поклон. — Он выбрал эту ленту и сделал рисунок — начертал все, что ты там видишь, кроме надписи в квадрате; ее он поручил моему отцу с такими словами: «Когда индийский князь прочтет слова в квадрате, он сразу поймет, что это не гороскоп. Сделай так, чтобы в тот же момент кто-то передал ему от меня, Магомета, следующее: „Дважды за время его жизни получал я трон от своего августейшего отца; теперь он отдан мне снова, и на сей раз окончательность решения засвидетельствована смертью; справедливость предписывает, чтобы момент его отречения стал также началом моего царствования, ибо, когда человеку отдают его собственность, до того переданную в залог, не становится ли он ее владельцем? Какие еще нужны церемонии, чтобы подтвердить его право?“»