Льюис Уоллес - Вечный странник, или Падение Константинополя

Наконец служба окончилась. Сергий помчался в келью, сменил черную рясу на грубое серое одеяние, в котором явился из Белозерья. Сложив наметку и аккуратно засунув ее под клобук, он двинулся в путь — такой же охотник, как и множество других; вот только, как мы скоро увидим, он оказался выносливее многих, а кроме того, он владел бесценной тайной.

На улицах повсюду судачили про награду, то и дело звучал вопрос: ее уже нашли? Жители города, включая женщин и детей, высыпали из домов. Они толпились на всех углах, и читателю, который хотя бы раз слышал пылкие препирательства греков, легко будет себе вообразить, в каком тоне там велись разговоры. Сергий, впрочем, шел своим путем, не обращая внимания на замечания, которые вызывали слоновьи уши его чужеземного капюшона, его высокий рост и затрудненный шаг.

Если бы кто остановил его и спросил: куда ты направляешься? — он вряд ли ответил бы на этот вопрос. Никакого плана у него не было, его направляла не столько определенная цель, сколько сердечная боль — он, точно сомнамбула, брел сквозь свет, явивший ему откровение, ибо Сергий понял, что любит пропавшую девушку, — понял это не по вещам прошлым, таким как воспоминания о ее душевной прелести и красоте, но по ощущению утраты, по внутренней агонии, по свирепому желанию выследить похитителя, по кровожадным позывам, каковых он еще никогда не испытывал. Он брел — и это было лучшим ответом взывавшему к нему голосу, ибо он означал: я иду.

Он миновал Ипподром, опередив всех, потом — двор Святой Софии, после этого прошел по террасам сада — ах, сколько могла бы ему поведать об увиденном одна купа деревьев! — потом по широкой лестнице на променад и по нему до порта Святого Юлиана, не замешкавшись ни на миг, пока не оказался на скамье возле угла стены, с которой подслушал историю Демида об эпидемии злодеяний.

Он даже и не думал про эту скамью, когда пустился в путь из монастыря; не думал он про нее и по дороге, не думал о зловещей истории, которую здесь подслушал; по странному наитию он сел туда же, где сидел раньше, опустил руку на край парапета и закрыл глаза. Странное дело — тот разговор прозвучал у него в голове почти слово в слово. Что еще более странно, теперь многое из того, что он тогда не понял, показалось очень важным; вслушиваясь, он истолковывал, и мятущийся дух его успокоился.

Примерно за час до полудня Сергий поднялся со скамьи, будто бы освеженный сном, — спокойный, рассудительный, полный сил. За это время он из отрока превратился в мужчину, способного к здравым мирским рассуждениям, — это немало встревожило бы отца Иллариона. Иными словами, теперь он видел мир таким, как есть: например, что в нем сосуществуют добро и зло и второе является столь же неотъемлемой частью замысла Творца, сколь и первое, что религия способна лишь регулировать и реформировать, что в последний день праведникам предстоит схватка с грешниками — говоря коротко, что Демид выполняет предписанную ему его природой и способностями роль, тогда как почтенный игумен, его отец, в меру слабых сил пытается делать противоположное. Но и это еще было не все. Новые представления, которые Сергий усвоил, облегчали размышления о природе зла. Второй раз выслушав историю эпидемии злодеяний, он, как ему представлялось, понял, что случилось с Лаэль. Он вспомнил, что, пересказывая этот исторический эпизод, Демид пытался убедить своего несогласного друга в том, как просто будет похитить и погубить девушку. Это указывало на место, где ее прячут: на Императорскую цистерну.

Первым побуждением Сергия было заручиться помощью индийского князя и немедля отправиться вызволять Лаэль; однако со скамьи он встал уже не слепым влюбленным. И не то чтобы любовь его остыла — о нет! Но прежде чем раскрыть другим тайну, нужно было кое-что сделать. Например, раньше любопытство его так и не разыгралось в достаточной степени, чтобы понудить заглянуть в цистерну. Разве не стоило убедиться в том, что ее можно использовать для предполагаемого им злодейства? Сергий развернулся и стремительно зашагал обратно — вниз по лестнице, вверх по террасам, через Ипподром. Тут его поразила одна мысль: насколько неуместно будет предстать перед хранителем цистерны в нынешнем его одеянии, ведь потом Демид с легкостью его опознает. А потому Сергий вернулся в монастырь и переоделся обратно в черную рясу и клобук.

По ходу дела ему еще раз пришлось пройти мимо двери игумена, и это натолкнуло его на новую мысль. Если его усилиями Демид будет обличен, что станется с его отцом? Если в неизбежном противостоянии тот станет защищать сына — а что может быть естественнее? — не встанет ли братство на его сторону? И как тогда ему, Сергию, чужеземцу, юному, не имеющему никакого влияния, сражаться с целой общиной, имеющей большой вес в городе, а главное — на верхах, во Влахерне?

Надо сказать, что при этой мысли походка молодого человека утратила свою упругость, он заметно понурил голову, и новообретенной любви пришлось потесниться, чтобы дать место далеко не безосновательным опасениям. Однако он зашагал дальше — из ворот обители, а потом в сторону цистерны.

Прибыв на место, он с сомнением оглядел деревянную постройку. Двери были отворены, внутри сидел хранитель, постукивая палкой по вымощенному кирпичом полу, — человек среднего роста, довольно обаятельного вида.

— Я иноземец, — обратился к нему Сергий. — Цистерна, насколько я знаю, открыта для всех. Могу я ее осмотреть?

— Да, открыта, осматривай сколько вздумается. Двери в конце прохода ведут во двор. Если не сумеешь отыскать лестницу, кликни меня.

Сергий опустил мелкую монету в ладонь хранителя.

Двор, довольно просторный, был вымощен желтым римским кирпичом. Продолговатая выгородка, не имеющая перил и расположенная в центре, обозначала, где можно спуститься к воде. Крыши над ней не было, ничто не мешало свету падать внутрь с синих небес, вот только в одном углу был выстроен небольшой навес, куда едва помещался паланкин, прислоненный шестами к стене. Сергий обратил внимание на паланкин и на шесты, потом посмотрел вниз, в проем под выгородкой, и увидел там четыре каменные ступени, которые вели к площадке со стороной около метра. Заметив, что оттуда можно спуститься ниже, он сошел на площадку, постоял там, убедился, что лестница находится на восточной стене цистерны. Свет уже угасал. Двигаясь осторожным шагом, ибо ступени были скользкими, он насчитал четырнадцать ступеней до следующей площадки, той же ширины, но добрых три метра в длину, частично залитой водой. Дальше ходу не было. Сергий встал и огляделся.

Да, не видно было почти ничего, однако его поразило ощущение простора и долговечности. Перед ним лежало темное гладкое полотно, довольно быстро терявшееся в темноте. Метрах в четырех стояли, отделенные друг от друга примерно таким же расстоянием, две гигантские колонны — они возвышались над недвижными водами, гладкие, призрачно-серые. За ними просматривались другие такие же, наводя на мысль о множестве рядов, — дальние казались лишь полосами неопределенного цвета, видевшимися все более смутно. Внизу взгляду не на чем было задержаться. Подняв глаза вверх, к кровле, Сергий смог различить в полутьме кирпичный свод, выпростанный из коринфских капителей ближайших колонн, и тут же понял, что кровля опирается на систему сводов и размерами может быть очень велика. Но как ему, стоящему на площадке у восточного края цистерны, расчислить форму, длину, ширину этого безграничного пространства? Наклонившись, он напряг зрение и вгляделся в даль, но противоположной стены видно не было — ее скрывала непроницаемая тьма. Сергий на пробу набрал полные легкие воздуха — он был сырым, но не тяжелым. Тогда он изо всех сил топнул ногой — под сводами послышался гул, но и только. Он позвал: «Лаэль, Лаэль!» — безответно, хотя он вслушивался, обратив в слух всю свою душу. После этого он отказался от мысли поверить звуком размеры огромной рукотворной каверны и задержался там на некоторое время, бормоча: