Льюис Уоллес - Вечный странник, или Падение Константинополя

Демид не стал прятать презрительную гримасу, исказившую лицо. Предложенную тарелку он опустил игумену на колени. Увидев выражение боли на отцовском лице, он продолжил:

— Впрочем, я позавтракал и пришел осведомиться о твоем самочувствии, а также сообщить, что город, от пены на гребне до помоев на дне, так и гудит, и все из-за вчерашнего происшествия, столь невероятного, странного, дерзкого и жестокого, что оно подрывает доверие к обществу и едва ли не заставляет посмотреть вверх и выяснить, не случается ли Богу задремать.

Игумен и его служитель оба встревожились. В их глазах, обращенных к Демиду, стоял один и тот же вопрос.

— Не уверен, что стоит тебе об этом рассказывать, дорогой отец, — происшествие ошеломительное. Я и сам еще не оправился от этой новости. Я переполошился и умом, и телом, а ты ведь знаешь, как долго я упражнялся в умении подавлять волнение, ибо оно неприлично и свойственно лишь слабым. Чем пересказывать все своими словами — впрочем, никакие подробности пока не известны, — я снял со стены это объявление, из него я и узнал о случившемся; мне не ведомо ничего, сверх здесь сказанного; если ты соблаговолишь выслушать, может, наш друг Сергий возьмет на себя труд прочитать его тебе. Голос у него приятнее моего, а кроме того, он совершенно спокоен.

— Да, пусть Сергий читает. Передай ему бумагу.

Демид вручил Сергию одно из объявлений, которыми индийский князь в то утро увешал город. После первой же строки голос послушника стал прерываться, а в конце первой фразы он и вовсе смолк. Потом бросил взгляд на грека, и ответный взгляд исполнил его понимания и выдержки.

— Я прошу прощения, святой отец, — проговорил Сергий, поднимая бумагу повыше и рассматривая подпись. — Я знаком с купцом Уэлем и с похищенной девушкой. Знаю я и человека, носящего указанный здесь титул. Он называет себя индийским князем, хотя мне и неведомо, по какому праву. Случившееся глубоко меня поразило, но, если позволите, я стану читать дальше.

Закончив чтение, Сергий вернул листок Демиду.

Игумен сложил ладони перед грудью и произнес:

— Благодать не может длиться вечно!

Молодые люди обменялись взглядами.

Противник, заставший тебя врасплох, тем самым берет над тобой верх. Так это и было с греком. План его сработал безупречно, однако всю ночь его терзала одна мысль: что предпримет русский? Прочитав воззвание князя и увидев, какую неслыханную награду тот предлагает, Демид содрогнулся, но причиной был не ужас перед злодеянием, как он сказал игумену, и уж тем более не опасения, что толпа случайно наткнется на истину, а еще менее — страх, что кто-то из сообщников его выдаст, ибо, за исключением хранителя цистерны, все они уже бежали и находились на расстоянии пути длиною в ночь. Однако среди множества супротивников один всегда внушает нам самую болезненную тревогу. В данном случае это был Сергий. Он недавно явился в мир — покинуть далекий северный монастырь и оказаться в столице было равносильно второму рождению, — и трудно было сказать, на что он способен. Встревоженный этой неопределенностью, злоумышленник решил встретиться лицом к лицу со своим противником — если только тот был таковым — и подвергнуть его испытанию. Как именно он воспримет новость? Именно поэтому Демид сейчас так пристально наблюдал за неискушенным учеником достопочтенного отца Иллариона.

В ответном взгляде Сергия не было попытки скрыть боль, которую он испытывал. Он лишь пытался сдержать свои чувства. Ему, чуждому всякого притворства, нужно было одно — время подумать. И надо сказать, он не мог бы выбрать иной тактики, которая столь сильно озадачила бы Демида, которому не терпелось сделать следующий ход.

— Теперь ты знаешь, почему я отказался преломить с тобой корочку, — обратился Демид к отцу. — Я должен пойти и попытаться посодействовать изобличению этого злодейства. Награды велики, — он беззастенчиво улыбнулся, — и я не отказался бы по крайней мере от одной из них — от первой, ибо я видел эту девушку по имени Лаэль. Она меня заинтересовала, даже превратилась в определенную опасность. Был случай, — он помолчал и бросил взгляд на Сергия, — когда я даже предпринял попытку с ней познакомиться, но безуспешно. Индийский князь прав, она отличается пригожестью. Надеюсь, ты дашь мне свое дозволение принять участие в поисках.

— Ступай, и да ускорит Господь шаг твой, — отозвался игумен.

— Благодарствуй. Но есть еще одна просьба.

Он обернулся к русскому:

— Сергий высок ростом и, если ряса не искажает правды, могуч телом, а нам, помимо силы духа, может понадобиться и физическая сила, ибо кто ведает, куда может завести такая игра, с кем или с чем нам придется иметь дело? Прошу дать ему дозволение отправиться со мной.

— Более того, — ответил игумен, — я настаиваю на этом.

Сергий ответил безыскусно:

— Не сейчас. На меня наложено покаяние, должен сегодня в третьем часу читать часослов. Закончив, я с радостью пойду.

— Я огорчен, — ответил Демид. — Однако мне нужно спешить.

Поцеловав руку игумена, он удалился, после чего, поспешно покончив с трапезой, Сергий сложил несколько предметов, необходимых для отправления службы, на поднос и взял было его, но, остановившись, проговорил:

— После службы, святой отец, если будет на то ваше согласие, я приму участие в поисках.

— Даю свое согласие.

— Они могут занять несколько дней.

— Распоряжайся собой как потребуется. Это дело благое.

Святой отец протянул руку, Сергий уважительно приложился к ней и вышел.

Если молодой монах не слишком твердо придерживался всех священных установлений, предписанных с незапамятных времен для службы третьего часа, он, вне всякого сомнения, был прощен в высшем суде, перед которым предстоял, ибо никогда и ни от чего еще не испытывал такого потрясения, как от объявления князя. Ему удалось сохранить самообладание на глазах Демида. Говоря на языке той эпохи, некий святой покровитель тайно посоветовал ему остерегаться грека, и, памятуя об этом, Сергий не сплоховал по ходу разговора, но, едва он вышел из покоев игумена, его сразила мысль о страшной судьбе Лаэль. Он поспешил к себе в келью, дабы собраться с мыслями, но его будто преследовал зовущий его голос, — казалось, это ее голос, пронзительный, исполненный страха. Чуть позднее он начал откликаться: «Я слышу, но где ты?» Волнение его все нарастало, пока колокол не призвал его в часовню, — звук этот обрадовал его, ибо означал конец одиночества. Наверняка ее голос затеряется среди зычных ответов братии. Этого не произошло. Он звучал даже отчетливее. Дабы отмежеваться от него, Сергий попросил стоявшего рядом пожилого брата одолжить ему свой триптих. Однако в кои-то веки скорбная фигура Христа на центральной пластине не возымела никакого действия, как бы тесно ни прижимал ее Сергий к груди; хуже того, лицо мученика приняло ее черты, так что послушнику стало хуже прежнего, ибо к ее скорбным призывам добавился страдающий лик.