Льюис Уоллес - Вечный странник, или Падение Константинополя

Часов в десять на следующее утро после того, как граф Корти отправил последнее донесение, на причале гавани Святого Петра появилась некая женщина; она попросила лодочника переправить ее в Синегион.

На женщине было плотное покрывало и скромная накидка из коричневой ткани, застегнутая от самого горла и донизу. На руках — перчатки, на ногах — грубые башмаки. Одним словом, с виду она была типичной представительницей среднего класса, небогатой, но почтенной.

Причал был запружен народом. Казалось, все стремятся одновременно попасть в зверинец. Лодочников тоже было в достатке. Их суда, всевозможного вида, стояли во много рядов, дожидаясь места у причала; полуголые щеголи так и сяк покручивали весла, добродушно перебранивались друг с другом, как это принято у греков, и выкрикивали оскорбления в адрес тех, кто, дождавшись своей очереди, слишком медлительно торговался.

Женщина дважды просила предоставить ей место на скамье.

— Сколько вас? — спрашивали у нее в ответ.

— Я одна.

— И ты хочешь сесть одна в лодку?

— Да.

— Не получится. У меня мест на несколько пассажиров, а дома жена с четырьмя малолетками, и они просили принести им сегодня как можно больше. Давненько уже никто не глядел в глаза старине Тамерлану, в надежде перепугать его и заставить отказаться от ужина. Раньше-то дело было обычное, а вот теперь — поди ж ты.

— Я заплачу за все места.

— За все пять?

— Да.

— Заранее?

— Да.

— Тогда садись и приготовь деньги — пятьдесят пять нумий, а я пока протолкаюсь мимо этих горластых водоплавающих псов.

Когда лодка выбралась из затора, пассажирка уже держала в руке плату за проезд.

— Вот, смотри, — сказала она. — Здесь безант.

Увидев золотую монету, лодочник нахмурил брови и опустил весла:

— У меня сдачи не будет. Получается, денег у тебя нет вовсе.

— Друг мой, — обратилась к нему пассажирка, — доставь меня побыстрее к первым воротам Синегиона, и монета твоя.

— Клянусь святым покровителем! Считай, что ты — птица, а эти весла — крылья. Сядь в середину, вот так. Ну, вперед!

Лодочник был силен, умел и старателен. Суденышко его стремительно набрало ход и помчалось через гавань. Лодки двигались двумя вереницами, одна вперед, другая назад, причем было заметно, что первые набиты пассажирами, вторые же пусты. Предмет всеобщего интереса явно находился на другом конце, и этот день стал праздничным для обоих городов, и Византия, и Галаты. Впрочем, пассажирка не замечала ничего ни на воде, ни на суше; двинувшись в путь, она не произнесла ни слова, лишь сидела, склонив голову и закрыв лицо руками. Если бы лодочник не сосредоточился так на своем деле — зарабатывании безанта, — он время от времени слышал бы рыдания. Для нее этот день не был праздничным.

— Почти прибыли, — сказал он наконец.

Не поднимая покрывала, она взглянула на низкую стену по левому берегу, потом — на причал, обветшавший от времени и пренебрежения, — он находился напротив ворот в стене; увидев запрудившую вход толпу, она заговорила:

— Прошу, высади меня здесь. Я не могу терять ни минуты.

Берег был крутым, почва — вязкой.

— Ты здесь сойти не сможешь.

— Смогу, если ты положишь мне весло.

— Хорошо.

Через несколько минут она оказалась на суше. Задержалась, чтобы бросить золотой лодочнику и выслушать его благодарность, а потом поспешила к воротам. Оказавшись в Синегионе, она влилась в стремительно шагающую толпу — предстоящее событие обсуждали, будто некое увеселение.

— Он, говоришь, русский?

— Да, и представь себе, тот самый, который привел этого негра, слугу индийского князя…

— Великана?

— Да, того самого, что утопил этого прекрасного юношу, Демида.

— А где теперь этот негр?

— Здесь, в темнице.

— А его чего не отдадут льву?

— А у него есть заступница, княжна Ирина.

— И что с ним будет?

— Попозже, когда про историю в цистерне забудут, ему дадут денег и отпустят.

— Жалко! Забавно было бы посмотреть на его схватку с нашим зверюгой!

— Да, боец он славный.

В этот момент собеседникам открылась центральная постройка — снаружи она выглядела как аркада, увенчанная мощным карнизом с изящной балюстрадой; она носила название Галереи.

— Вот и пришли! Но сколько там наверху народу! Я так и думал, что опоздаем. Поспешим.

— К которым воротам?

— К ближайшим, к западным.

— А под царское место залезть не получится?

— Нет, там охрана.

Болтуны повернули в сторону западных ворот, а женщина в коричневой накидке прошла дальше, пока не оказалась у царского места на северном конце. Под ним начинался широкий арочный проход, в дальнем конце которого находились ворота, ведущие прямо на арену. Вход в тоннель охранял солдат иностранного легиона.

— Любезный друг, — тихим просительным голосом начала женщина, — а еретик, который сегодня примет муку, уже здесь?

— Его вчера вечером привезли.

— Бедняга! Он мне друг, — голос ее дрогнул, — могу я его увидеть?

— Мне приказано никого не пропускать, да я и не знаю, в которой он темнице.

Некоторое время просительница стояла без слов, рыдая и заламывая руки. Из ступора ее вывел рык, низкий и хриплый, явно раздавшийся с арены; она затрепетала.

— Тамерлан! — пояснил солдат.

— Господи! — воскликнула женщина. — Неужели льва уже выпустили?

— Пока нет. Он в своей клетке. Его три дня не кормили.

Подавив волнение, она спросила:

— Какой тебе дан приказ?

— Никого не пропускать.

— К темницам?

— И к темницам, и к арене.

— Понятно! А постоять вон там у ворот мне можно?

— Пожалуй, да. Но если этот монах твой друг, зачем тебе видеть его смерть?

На это она не ответила, вытащила из кармана безант и попыталась пустить золотой луч в глаза стражу.

— Ворота заперты?

— Заложены засовом с этой стороны.

— Они выводят прямо на арену?

— Да.

— Я не прошу тебя нарушать приказ, — спокойным голосом продолжала женщина, — лишь позволь мне дойти до ворот и посмотреть на монаха, когда его выведут.

Она протянула монету, и страж взял ее со словами:

— Давай. Не вижу в этом ничего дурного. Ступай.

Сквозь зарешеченные ворота был виден почти весь внутренний круг. Зрелище было столь устрашающее, что женщина ухватилась за прутья решетки. Откинув покрывало, она смотрела вперед, дыхание ее сделалось хриплым и судорожным. Арена была пуста и присыпана толстым слоем мокрого песка. Ее окаймляли стены, и она напоминала яму, а сверху, на восходящих трибунах, до самого верха, колыхалось облако — или ей это показалось? Взглянув еще раз, она поняла, что это зрители — мужчины, женщины и дети, плотной массой выделявшиеся на фоне неба. Сколько же их! Тысячи и тысячи. Она сжала ладони и начала молиться.