Льюис Уоллес - Вечный странник, или Падение Константинополя

Целый миг он простоял, взирая на них, — то был миг горя, стыда, муки, ярости, — и все это усиливалось жгучим чувством личного оскорбления. Помогай ему Господи!

— Дайте мне немного времени, — произнес он тихим голосом и, миновав ожидавших священников, встал на колени перед алтарем так, чтобы опустить голову на верхнюю ступеньку.

Тянулись минуты. Посланники полагали, что он молится за успех завтрашнего обряда, он же молился о даровании самообладания — чтобы дать им ответ, благоприятный для его политических расчетов.

Наконец он поднялся, вернулся к святым братьям и с надлежащим спокойствием молвил:

— Встаньте, братья, и ступайте с миром. Хранитель храма передаст священную хоругвь набожным женщинам. Однако я настаиваю на одном условии: если кто-то из них погибнет от руки врага, которого, как ведомо и нам, и им, взрастили в привычке отрицать женские добродетели, презирать собственных матерей и жен и считать собственных дочерей товаром, — так вот, если кто-то из них погибнет, вы засвидетельствуете перед пославшими вас ко мне, что я не виновен в этом кровопролитии. Встаньте и ступайте с миром.

Процессия покинула храм так же, как и вошла, а богослужение продолжилось.

На следующий день, около десяти часов утра, у ворот Святого Романа наступило затишье. Правильнее, пожалуй, будет сказать, что турки почему-то решили передохнуть от своих трудов и ненадолго перестали таскать камни, древесные стволы, тачки с землей и бревна, выломанные из срубов, — короче говоря, все то, чем можно надежно завалить ров. И тогда на самой высокой груде обломков, когда-то называвшихся Багдадской башней, появился граф Корти с черным щитом на локте, луком в одной руке и своим знаменем в другой.

— Берегись, берегись! — упреждали его друзья. — Они сейчас выпалят из большой пушки!

Корти будто бы и не слышал; он неспешно утвердил знамя и, трижды протрубив в рог, вынул из колчана за спиной стрелу. Грянул пушечный выстрел, ядро упало ниже. Когда пыль улеглась, рог запел снова. Тогда турки, не приближаясь, начали обстрел. Почти все выпущенные стрелы не долетели. Увидев, что вызов никто не принимает, граф присел на камень.

Через некоторое время из строя янычар, по-прежнему охранявших возвышение, вырвался всадник и галопом поскакал по левой стороне зигзагообразной траншеи.

На нем была сверкавшая золотом кольчуга, а ниже — желтые шаровары; ноги защищены стременными башмаками из чистого золота. Он смотрел вперед из-за небольшого круглого черного щита на левой руке, в правой сжимал лук; в седле он держался легко, спокойно, уверенно; оказавшись на расстоянии полета стрелы, боец сбавил скорость и тут же принялся гарцевать. За спиной у него прогремел протяжный хриплый вопль. Из всех христиан один лишь граф распознал приветствие янычар, которое и сегодня в ходу в турецкой армии, в буквальном переводе: «Падишах! Да здравствует падишах!» Тем воином был сам Магомет.

Встав с камня, граф положил стрелу на тетиву и вскричал:

— За Христа и за Ирину — вперед!

С последним словом он спустил тетиву.

Легко отразив ее щитом, Магомет издал ответный клич:

— Аллах-иль-Аллах!

И произвел ответный выстрел.

…он неспешно утвердил знамя и, трижды протрубив в рог, вынул из колчана за спиной стрелу.

Несколько минут они обменивались стрелами. Говоря по правде, граф немало гордился мастерством своего соперника. Если и наблюдались с его стороны какие промахи, если, натягивая тетиву, пальцы смыкались с недостаточной силой, это можно было приписать причудам памяти. Соперник когда-то был его учеником. Как часто на учебном стрельбище, тренируясь на затупленных стрелах, они с веселым азартом воспроизводили этот нынешний поединок. Наконец мощный болт с глухим ударом отскочил от щита султана, и, увидев на нем черное оперение, тот спрыгнул на землю и, поставив коня между собой и соперником, подобрал болт и вновь вскочил на коня.

— Аллах-иль-Аллах! — вскричал он, медленно отступая за пределы зоны поражения.

Граф еще раз протрубил в рог, вызывая на бой соперника, и вновь сел на камень; другого соперника, однако, не появилось, и в конце концов он спустился вниз.

В своем шатре Магомет осмотрел болт, убедился, что наконечник сделан из свинца, вскрыл его и достал оттуда следующее послание:

Сегодня в полдень на стенах появится процессия женщин. Ты опознаешь ее по белой хоругви в руках у монаха, с нарисованным на ней образом Богоматери. Сразу за хоругвью пойдет княжна Ирина.

Магомет спросил, который час. Было половина одиннадцатого. Через несколько минут у дверей его уже толпились конные офицеры — получив от повелителя устный приказ, они примчались на полной скорости.

Военные действия возобновились. Более того, они велись интенсивнее прежнего — пращеметателей и лучников передвинули к внешнему краю рва, а над головами у них установили всевозможные боевые машины. Не ведая, какого чуда ожидают от священной хоругви, Магомет надеялся задержать начало необычайного шествия.

И все же в назначенный час, ровно в десять, вокруг церкви Одигитрии собрались монахини и монахи; затем из дверей вышел хор Святой Софии, исполнявший торжественный гимн; за ним шествовал император в официальном облачении; наконец показалась Панагия.

При виде образа Пресвятой Богородицы, изображенной в фас, очи горе, руки сложены в молитве, грудь прикрыта изображением Младенца, голова обведена привычным нимбом, — все упали на колени, выражая свое поклонение криками.

Княжна Ирина, в легкой вуали и черных одеждах, подошла ближе и, поцеловав бахрому на кайме священной реликвии, сжала в руке пришитые к изнанке белые ленты; после этого монах, которому поручили нести хоругвь, двинулся вслед за хором, а монахини выстроились в условленный порядок. Были здесь слезы и вздохи, но страха не было. Приснодева станет заступницей своей любимой столицы. Так это было при нападении аваров, а потом — и русов под предводительством Аскольда и Дира; то же ждет и Магомета с его свирепой ордой: сами Небеса вооружатся, дабы их покарать. Нехристи даже не посмеют взглянуть на этот образ дважды, а если посмеют — что же, много есть видов смерти, пусть Заступница и решает. Так рассуждали женщины. Возможно, понудило их к этому предчувствие неотвратимого поражения, обостренное пониманием того, какие ужасы их ждут, если город будет взят приступом. Вера — лучшее лекарство от отчаяния.

От маленькой церкви носительницы хоругви пешком двинулись на юго-восток, неустанно творя молитвы, и по мере продвижения число их росло. Никто не задавался вопросом, кто были эти новоприбывшие.