Льюис Уоллес - Вечный странник, или Падение Константинополя

На подходах с суши Магомету везло не меньше. Прокладку зигзагообразной траншеи закончили, через ров навели переправу — предпринимались попытки преодолеть стены.

Никто не вел счета жизням, принесенным в жертву по ходу этих операций, — их было множество. Трупы оставляли валяться на подходном пути, проложенном столь высокой ценой. День за днем башни Святого Романа и Багдадская разрушались все сильнее. Огромные куски стен падали в ров и использовались как перелазы. День за днем противники непрерывно обстреливали друг друга пулями, болтами, камнями и стрелами. Вопли на разных языках, бой барабанов и рев рогов часто не смолкали до глубокой ночи.

Греки держались отважно. Старый Иоганн Грант поливал врага своим негасимым огнем. Константин, по виду неизменно бодрый и бесстрашный, наведывался на стены; по ночам он помогал Джустиниани руководить ускоренным ремонтом укреплений. Наконец припасы осажденных начали истощаться. Провизии оставалось мало, а недостаток пороха грозил поразить немотой кулеврины и аркебузы. Тогда император стал делить свое время между укреплениями и Святой Софией — между своим долгом военачальника и молитвой, какая подобает богобоязненному христианину. Было отмечено, что службы, которые он посещал в древнем храме, проводились по католическому канону, из-за чего недовольные в монастырях впадали во все большую угрюмость и отказывались утишить скорбь умирающих своим присутствием. Геннадий взял на себя функции отсутствующего патриарха и по влиятельности сравнялся с любым пророком. Могущественное братство Святого Иакова, состоявшее из крепких телом вельмож и аристократов — место им было среди бойцов у ворот, — считало императора едва ли не вероотступником. Нотарас и Джустиниани часто ссорились, и те же распри возникали и среди их сподвижников.

Примерно к тому времени, когда в гавань будто бы с неба свалились турецкие корабли, запасы пороха почти полностью истощились, а городу грозил голод, пришла весть о появлении на водах Мраморного моря пяти галер. Почти тогда же турецкий флот явно приготовился к боевым действиям. Голодные горожане сгрудились на стенах между Семью Башнями и мысом Сераль. Император стремительно поскакал туда же, а Магомет лично выдвинулся на берег моря. На глазах у обоих разыгралось морское сражение. Христианская флотилия пробилась в Золотой Рог и победоносно миновала охранявшую его цепь. Она доставила зерно и порох. Это подкрепление было воспринято как дар самого Провидения, боевые действия возобновились с новым пылом. Визирь Халиль убеждал Магомета снять осаду.

— Как, отступить сейчас? Когда ворота Святого Романа разбиты, а ров засыпан? — в гневе вскричал султан. — Ну нет, прежде я отдам свои кости Эюбу, а свою душу — Иблису. Аллах послал меня сюда на завоевание.

В его окружении кто-то приписал его твердость религиозному рвению, кто-то — честолюбию; никто и заподозрить не мог, какую важную роль сыграл в этом решении договор с графом Корти.

Несмываемым позором покрыла себя христианская Европа за то, что приход пяти галер и достигнутая ими победа стали единственными знаками поддержки героическому императору.

Тем не менее неравная борьба продолжалась, и с каждым закатом солнца надежды Магомета расцветали все ярче. Он то и дело оглаживал и целовал меч Соломона, клялся на нем, сообщая свойства стали и своему духу; что же до осажденных, на их стороне были лишь неудачи, предательства, выжидание и тяжкий труд, неравенство сил, скудость вооружения, владычество смерти и равнодушие остального христианского мира — медленно, но верно подступало отчаяние.

Тянулись недели. Апрель миновал, наступило двадцать третье мая. Двадцать девятого — через шесть дней — звезды, как было сказано выше, советовали начинать штурм.

Подступала полночь этого дня. Между небом и осажденным городом висела плотная пелена туч. Время от времени из них проливался несильный дождь, капли летели перпендикулярно к земле, ибо стояло безветрие. Мир был окутан покровом тьмы, вот только на семи холмах древней столицы тьма эта казалась плотной вдвойне. Тьма, безмолвие и пустота — они уже вступили в ворота без всякого дозволения, завладели улицами и домами; лишь изредка одинокая фигура стремительно огибала угол, замирала, вслушиваясь, двигалась дальше и исчезала, будто бы за нею внезапно опускался занавес. Безлюдность — дело обычное. Безмолвие ужасает. Где жители?

В поисках друг друга друзья обходили подвалы. В качестве укрытий использовались подполы и аркады, склепы под церквями и подземелья под дворцами богачей — глубокие, сырые, покрытые плесенью, пропитанные запахом гнили — здесь и скрывались семьи. Во многих частях города вся жизнь переместилась под землю. Всякое общение — ибо ему в таких обстоятельствах могут предаваться только крысы и рептилии — прекратилось уже довольно давно. Однако любовь не умирает — благодарение вам, Небеса, за это божественное чувство! — но лишь принимает новые формы обличья; она проявляется в слезах, а не в смехе, она прекращает петь и лишь стенает в те моменты, когда матери не стоят на коленях в молитве, а сидят сгорбившись, прижимают к себе детишек и вслушиваются, бледные от страха и недоедания. Вслушиваться вошло у всех в привычку, и происхождение ее можно объяснить тем, как даже при свете дня вздрагивают и вскрикивают эти несчастные, заслышав грохот пушек Магомета.

В этот самый час двадцать третьего мая из правила, согласно которому тьма, безмолвие и пустота заполонили дома и улицы, наблюдалось два примечательных исключения.

По нескольким улицам, наиболее подходящим для этой цели, между воротами Святого Петра у гавани и воротами Святого Романа и Адрианопольскими, был проложен путь для перемещения крупных грузов; путь был далеко не самый короткий, однако это искупалось прочностью покрытия, шириной дороги и отсутствием резких спусков. На одном из поворотов этого весьма петлистого пути виден тусклый свет шипящего факела — его держит чья-то рука. С обеих сторон от него стоят заброшенные дома, а на самой дороге — две длинные шеренги мужчин, которые согласными усилиями тянут что-то очень громоздкое. Никакого шума. Работа тяжела, все трудятся на совесть. У некоторых на головах — круглые стальные шлемы, но по большей части это гражданские, между которыми тут и там попадаются монахи, судя по католическому кресту у пояса — азимиты. Тут и там свет отражается от обнаженного торса, покрытого каплями пота. Вдоль шеренг взад-вперед скачет всадник. Он тоже работает на совесть. Что-то негромко говорит, когда возникает надобность остановиться и дать указания, однако лицо его, видное порой во вспышках света, серьезно и напряжено. Шеренги продвигаются медленно, время от времени и вовсе встают. Если остановка затягивается, всадник перемещается в хвост процессии и оказывается у черного киля галеры, которую катят на катках. Остановки нужны для того, чтобы переместить катки вперед. Покончив с этим, он восклицает: «Готовсь!» Тогда все хватаются за канат, и при словах «Вперед, во имя Христа!» следует мощный рывок, а судно подвигается вперед.