Жерар Нерваль - Дочери огня

Рыбак решил, что там кого-то убивают, и бросился на выручку.

У самого порога лежал тюлень — он кое-как дополз до дома и теперь жалостно стонал, поднимая к небу кровоточащий ласт.

Его впустили в дом, перевязали и больше не пытались изгнать из семьи — да и улов рыбы к тому времени стал куда лучше.

Эту легенду вы, разумеется, не сочтете опасной: в ней ведь нет ни слова о любви.

Но вот стоит ли пересказывать то, что я услышал в версальском балагане, где показывали тюленя, сам я решить никак не могу. Вам виднее, опасно это или нет.

Прежде всего я, к своему удивлению, обнаружил, что в прошлом году видел другого тюленя. Этот и расцветки иной, и потолще.

Вместе со мной на него глазели двое военных — сержант и солдат стрелкового полка из саторийского военного лагеря, выражавшие свои чувства на той смеси эльзасского наречия с овернским, которая столь характерна для некоторых французских воинских частей.

Повинуясь палочке хозяина, тюлень уже несколько раз перекувырнулся в чане с водой. Сержант окинул чан пренебрежительным взором человека, повидавшего на своем веку немало ученых рыб.

Сержант: Вот уж ты так не покрутился бы в море.

Солдат: Не скажите, может, и покрутился бы, будь вода не чересчур холодная или если бы мне удалось разжиться вот таким меховым плащом.

Сержант: Что ты такое несешь? Меховой плащ у этой рыбины?

Солдат: А вы пощупайте ее, сержант.

Сержант намеревается пощупать тюленя.

Хозяин: Не трогайте его. Он очень злой натощак.

Сержант (пренебрежительно): Вот в Алжире я видел рыбин, так они в два, а то и в три раза длиннее этой. И надо сказать, никакого меха у них не было, одна чешуя… Да и вообще не похоже, чтобы такие рыбы водились в Африке.

Хозяин: Прошу прощения, сержант, эту я выловил у Зеленого Мыса.

Сержант: Ну, если у Зеленого Мыса, тогда дело другое… совсем другое. Но не завидую людям, которые из мор-ря ее вытаскивали… хлебнули они горя с ней!..

Хозяин: Золотые ваши слова, сержант. Эту выловили мы с братом. Врагу не пожелаю до нее дотрагиваться!

Сержант (солдату): Ну, теперь сам видишь, я тебе все правильно говорил! [89] Сержант, таким образом, утверждает принцип, согласно которому последнее слово должно всегда оставаться за старшим по чину. (Примеч. Нерваля)

Солдат (несколько сбитый с толку этими словами, но покоряясь неизбежному): Что правда, то правда, сержант.

Сержант доволен и дает хозяйке су, чтобы поглядеть, как завтракает тюлень, чьи трапезы целиком зависят от щедрости посетителей.

Прочие зрители также раскошеливаются, вскоре перед нами вырастает изрядная куча селедок, и тюленю пора приступить к упражнениям в крашенной зеленой краской лохани.

— Смотрите, он подплывает к краю, — говорит хозяин. — Хочет понюхать, свежие ли селедки. Если нет, его не проведешь, ни за что не станет развлекать публику.

Тюлень, видимо, удовлетворен и произносит «папа-мама»; у него северный акцент, но слоги он все же не совсем сглатывает.

— Он же говорит по-голландски! — восклицает сержант. — А вы нас уверяли, будто выловили его у Зеленого Мыса.

— Ну да. А выговор, он какой есть, такой и на юге остается. Тюлени каждое лето путешествуют, это их здоровью полезно. А потом возвращаются на север, если только их не выловят, как вот этого, чтобы они Версаль посетили.

После фонетических упражнений, всякий раз вознаграждаемых селедкой, наступил черед гимнастики: сперва рыба встала на хвост — а он со своими аккуратными фалангами внизу очень похож на человеческую ступню, — потом начала проделывать всевозможные телодвижения под водой, побуждаемая видом трости с одной стороны и селедочными подношениями — с другой.

Я смотрел и не мог надивиться — до чего же силен в этих межеумочных тварях тот особый дух, который присущ всем обитателям севера. Власть ничего от них не добьется, если не даст им при этом твердых гарантий.

Когда с упражнениями было покончено, хозяин подвел нас к растянутой на стене шкуре тюленя, которого он показывал в прошлом году парижанам. Теперь солдату удалось взять верх над своим начальником, чьи глаза, возможно, были вначале несколько затуманены саторийским шампанским.

Меховым плащом солдат именовал добротную шкуру этих рыб, покрытую пятнистой, не длиннее, чем у теленка, шерстью. Сержант больше и не пытался настаивать на непререкаемом авторитете старшего по чину.

Я уже собирался уходить и тут услышал следующий диалог между хозяйкой балагана и какой-то жительницей Версаля.

— А много эти твари съедают селедок?

— Ох и не говорите, мадам! Вот этот, к примеру, обходится нам в двадцать пять франков каждый божий день. Селедки ведь стоят по три су за штуку, так ведь?

— Ваша правда, — вздохнула дама. — Селедки ужас как дороги в Версале.

Я спросил, отчего издох тюлень, которого показывали в Париже.

— Я дочку выдала замуж, — ответила хозяйка, — после этого он и подох — с горя, одним словом. А мы и в одеяла его завертывали, прямо как за человеком ухаживали… но он слишком был привязан к моей дочке! Ну, тогда я и сказала сыну: «Отправляйся в путь и привези нового тюленя… только на этот раз тюлениху», самки у них не так привязчивы, как самцы. У этой тоже причуд хватает, но когда есть свежие селедки, с ней что хочешь делай.

Как поучительно наблюдать за животными и как этими наблюдениями подтверждаются гипотезы, выдвинутые в стольких книгах за последнее время! Роясь в книжных залежах на лотках у версальских букинистов, я наткнулся на том в двенадцатую долю листа с таким заглавием: «В чем различие между человеком и животным». Там я прочитал, что зимой гренландцы закапывают в снег убитых тюленей, «а потом вытаскивают и, не разморозив, едят в сыром виде».

В этом отношении тюлени, на мой взгляд, стоят выше людей: они признают только свежую рыбу.

На странице девяносто третьей я прочитал следующее весьма изящное изречение: «Любовники понимают друг друга, потому что любят, друзья любят друг друга, потому что понимают». И дальше: «Любовники скрывают друг от друга свои недостатки и постоянно себя выдают, друзья, напротив того, признаются в них и друг друга прощают».

Я положил на прилавок книгу этого моралиста, который любит животных и не любит любовь!

Меж тем мы только что убедились, что тюлень способен и на дружбу, и на любовь.

А вдруг цензура наложит запрет на номер газеты с фельетоном, где упомянута любовь тюленя к своей хозяйке? К счастью, я лишь мимоходом коснулся этого предмета!

Но вот газете, обвиненной в том, что рассказ о путешествии в страну эскимосов содержит любовный эпизод, грозят большие неприятности — таков, во всяком случае, смысл заявления некоего товарища прокурора, который на вопрос, в чем отличие фельетона критического, географического или исторического от романа-фельетона, ответил так: «Основу романа-фельетона составляет живописание любви. Слово «роман» произошло от «романса». Вывод сделайте сами».