Жерар Нерваль - Дочери огня

А чтобы он все же приносил какую-то пользу в те промежутки, когда ему надоедает курить и кряхтеть, его произвели в надзиратели земного ада — тюрьмы, не имеющей одиночных камер, устроенной еще по старинке, которую не следует смешивать с чудовищной, ужасной преисподней, предназначенной для необозримой массы грешников всего мироздания. Последние, по словам Иисуса Христа, ввергнуты во тьму кромешную, то есть пребывают за пределами оного.

Милейший этот дьявол — можем же мы теперь применить к нему этот смягчающий эпитет — вел себя столь безупречно, что, когда господь снизошел на нашу Землю, он счел для себя возможным остановиться, чтобы побеседовать с ним, как это явствует из второй главы книги Иова. Он доверил ему и кое-какие полицейские обязанности, которые не имеют ничего общего с обязанностями агента-провокатора, ибо, как было сказано, задача не в том, чтобы вводить человека во искушение, а в том, чтобы побуждать в нем волю к действию, каковая имеет склонность ослабевать, как доказал нам это знаменитый Гёте, автор «Фауста» [87] …знаменитый Гёте, автор «Фауста». — Подразумеваются слова Господа в «Прологе на небесах», обращенные к Мефистофелю. .

В этой связи вряд ли стоит приписывать невежеству некоторых средневековых монахов высказанное ими предположение, будто этот дьявол был вдохновителем всех знаменитых открытий, составивших славу XV века. Вспомним, ведь порох выдумал не кто иной, как монах по имени Бертольд Шварц, а если в самом деле подсказал это ему Люцифер, то, может статься, тому просто захотелось воскресить в памяти былые свои подвиги артиллериста в пору службы у Сатаны. Но факт этот отнюдь не доказан; зато все знают, что именно он внушил доктору Фаусту идею книгопечатания [88] …идею книгопечатания… — Одна из легенд о докторе Фаусте приписывала ему изобретение книгопечатания, возможно, вследствие неправильного отождествления Фауста с одним из первопечатников — Иоганном Фустом. Эту тему Нерваль разработал в драме «Рисовальщик из Гарлема» (1851). , этой всенародной могущественной силы, способной противостоять пушкам — ultima ratio, последнему доводу королей.

Пушка и книгопечатание суть, таким образом, две противоборствующие силы, стремящиеся уничтожить друг друга: первая — во имя мрака, вторая — во имя света. А ведь сказано в евангелии: «И несть раздора в преисподней». Так что если книгопечатание изобрел наш дьявол, пушку изобрести он не мог.

Оставим эти беспредметные споры. Бедняга Люцифер и без того оказывается кругом виноватым в глазах известного рода людей. Его обвиняют, и не без основания, в материализме и в коммунизме и сильно подозревают в том, что он имел касательство к событиям прошлого года. Мы полагаем, что у него были чистые намерения и что присущая людям злоба преувеличила их последствия. Вот почему мы просим отнестись все же снисходительно к этому существу, скорее несчастному, чем виновному, которого, надо думать, коснется та всеобщая амнистия, что уготована всем бедолагам, которых его теории сбили с толку.

Опубликована в «Le National» 27 октября 1850 г. в составе повести «Подпольные торговцы солью»

Я, честно говоря, побаиваюсь, что наскучил публике рассказами о своих злополучных поисках аббата де Бюкуа. С другой стороны, читатели не вправе рассчитывать, что в наши дни истории с продолжением будут столь же увлекательны, как во времена, когда нам еще не воспрещали писать о любви.

Я только что узнал, что некую газету грозятся прикрыть лишь за то, что в напечатанном там описании путешествия в Гренландию повествуется между прочим о перипетиях любовной страсти, вполне доподлинно к тому же.

По этой причине мне, возможно, не удастся поделиться с вами наблюдениями, не вовсе лишенными интереса и сделанными мною в Версале, куда я поехал, надеясь найти в тамошней библиотеке нужную книгу.

Библиотека размещена в одном из дворцовых зданий. Как и следовало ожидать, она, подобно большинству парижских библиотек, все еще была закрыта на вакации.

Возвращаясь из дворца по аллее, ведущей в Сен-Клу, я попал на ярмарочное гулянье — его там всегда устраивают в это время года.

И сразу глаза мои приковала огромная афиша, призывающая поглядеть на ученого тюленя.

Я уже видел его в прошлом году в Париже и восхищался им — он так мило произносил «папа-мама» и целовал юную особу, чьим приказам неукоснительно повиновался.

Я навсегда проникся горячей симпатией к тюленям после того, как в Голландии мне рассказали следующую историю.

И это не вымысел — так, во всяком случае, утверждали голландцы. Тамошним рыбакам тюлени заменяют собак; головы у них точь-в-точь как у догов, глаза как у телят, а усы кошачьи. Во время путины они плывут за рыбачьими суденышками и, если хозяин не успел схватить рыбу или выронил ее, тюлень приносит ему ускользнувшую добычу.

Тюлени — зябкие твари, и зимой рыбак берет одного из них к себе в постояльцы: тот вползает в домишко и почти все время проводит в углу у очага, ожидая, что ему перепадет кусочек снеди из котелка на очаге.

ИСТОРИЯ ТЮЛЕНЯ

Жил на свете рыбак, и у него была семья, и они совсем обнищали, сидели впроголодь, потому что год выдался тяжелый, и однажды рыбак сказал жене: «Эта тварь объедает наших детей. Заброшу-ка я ее подальше в море, там она найдет сородичей, которые зимою прячутся в ямах, отлеживаются на подстилке из водорослей, и рыбы им хватает, они знают, где она еще водится».

Жена стала просить его пожалеть тюленя, но он и слушать ничего не хотел. Тогда она подумала о своих голодных детях и замолчала.

Чуть рассвело, рыбак загнал тюленя в суденышко и отвез на остров в нескольких лье от берега. Тюлень начал резвиться со своими сородичами и внимания не обратил, что судно уплывает все дальше и дальше.

Рыбак, возвращаясь домой, печалился, что пришлось ему расстаться с постоянным своим спутником. А тюлень меж тем обогнал хозяина и уже поджидал его, обсыхая у очага. Прошло несколько дней, нужда одолевала семью рыбака, и вот, измученный отчаянными воплями детишек, он решил принять крутые меры.

Он увез тюленя очень далеко и выбросил в открытое море, где кругом не было ни клочка суши.

Раз за разом пытался тюлень ластом — а ласты у этих тварей очень похожи на человеческие руки — ухватиться за борт. И тогда рыбак вышел из себя, ударил веслом по ласту и сломал его. Тюлень жалобно, совсем как человек, вскрикнул и нырнул под воду, обагренную его кровью.

Рыбак вернулся домой, и сердце у него надрывалось от горя. На этот раз тюлень не поджидал его, греясь у очага.

Но как только стемнело, на улице вдруг раздались громкие крики.