Жерар Нерваль - Дочери огня

Немного оправившись от болезни, он вместе с друзьями, г-ном Лаперлем и г-ном Эскютом, стал вести разгульную жизнь. Но жена любит его по-прежнему. Она решает, «чтобы не терпеть еще большие неудобства, брать жильцов с полным содержанием», и это ей удается; но Лакорбиньеру не сиделось дома, он продолжал тратить весь прибыток, «и это, — пишет она, — прямо-таки убивало меня»; в конце концов он продал домашнюю обстановку, так что содержать жильцов стало невозможно.

«И все равно, — пишет несчастная женщина, — сердце мое было исполнено столь же нежными чувствами к нему, как в тот день, когда мы покинули Францию. Правда, стоило мне получить первое письмо от моей матери, и чувства эти разделились надвое… Но, должна признаться, любовь к этому человеку была сильнее приверженности к родителям».

Новые подробности, впервые публикуемые. Рукопись монаха-целестинца Гуссанкура. Последние приключения Анжелики. Смерть Лакорбиньера. Письма

На этом обрываются записки Анжелики, хранящиеся в Государственном архиве.

Но в той же папке лежат заметки ее кузена, монаха-целестинца Гуссанкура. Пусть в них нет изящества, которым отмечено повествование Анжелики де Лонгваль, но и они несут печать достойного прямодушия.

Вот выдержка из этих заметок:

«Нужда заставила их открыть трактирное заведение, солдаты-французы приходили туда выпить и закусить и с таким почтением относились к ней, что не позволяли прислуживать им. Она шила полотняные воротники, но хорошо, если зарабатывала восемь су в день, и притом должна была беспрестанно спускаться в погреб за вином, а он только и знал, что пить вместе с солдатами, и от этого все лицо у него покрылось красными пятнами.

Однажды она стояла на пороге трактира, мимо шел какой-то капитан, он низко ей поклонился, она в ответ тоже поклонилась, и это увидел ее ревнивый муж. И вот он подзывает ее и хватает за горло. Ей все-таки удается громко крикнуть. Кто был в трактире, все сбегаются на крик и видят — она, полумертвая, лежит на земле, а он бьет ее сапогом по ребрам, да так, что у нее и голоса уже нет, а он в свое оправдание твердит, что запретил ей разговаривать с этим капитаном и, скажи она тому хоть слово, тут же проткнул бы ее шпагой».

От разгульной жизни у него сделалась сухотка. В ту пору она написала письмо своей матери, испрашивая у нее прощения. Г-жа д'Арокур ответила, что прощает, советует вернуться домой и не забудет ее в своем завещании.

По этому завещанию, хранившемуся в церкви в городке Невиль-ан-Эз, Анжелика должна была получить восемь тысяч ливров.

После бегства Анжелики де Лонгваль некая девица из Пикардии в надежде занять ее место стала выдавать себя за дочь графа д'Арокура. У самозванки даже хватило наглости явиться к г-же д'Арокур, матери Анжелики, но та сразу сказала, что она — не ее дочь. Тем не менее кое-кто из родичей поверил девице, так ловко она заговорила им зубы.

Двоюродный брат Анжелики, монах-целестинец, тоже написал ей, что пора возвратиться домой. Но Лакорбиньер и слышать об этом не хотел; он боялся, что во Франции его схватят и казнят. Возвращение и впрямь не сулило ему добра: гневаясь на Лакорбиньера из-за дочери, граф д'Арокур выгнал его мать и братьев из предместья Клермон-ан-Уаз, где они «для пропитания держали колбасную лавку».

Когда в декабре 1636 года г-жа д'Арокур скончалась в Невиль-ан-Эз, где она покоится и поныне (г-н д'Арокур умер в 1632 году), их дочь стала так умолять мужа вернуться во Францию, что тот наконец сдался.

В Ферраре их обоих сваливает недуг, и они проводят там двенадцать дней, потом едут в Ливорно, а оттуда морем добираются до Авиньона, по-прежнему больные. Там 5 августа 1642 года Лакорбиньер умирает, и его хоронят на кладбище св. Магдалины; перед смертью он горько кается в дурном обхождении с Анжеликой и говорит ей: «Чтобы утешиться, не терзать себя печалью, вспоминай, как я с тобой обходился».

«В Авиньоне она впала в такую нищету, — продолжает целестинец, — что умерла бы с голода, когда бы не помощь целестинских монахов: об этом она мне и говорила, и писала.

В Париж она приезжает на почтовых 19 октября и посылает за г-жой Булонь, близкой своей подругой, с просьбой взять ее к себе. Той не случилось дома, но явился ее управитель. Назавтра после обеда она навестила меня вместе с помянутой Булонь и своей свекровью, матерью Лакорбиньера, которой пришлось наняться судомойкой к г-ну Феррану после того, как по вине сына ее выгнали из Клермона.

Первым делом она бросилась передо мной на колени и с воздетыми руками стала просить прощения, и тогда женщины, что были с ней, стали плакать. Я сказал, что не могу простить (тут она начала вздыхать и, только дослушав до конца, перевела дух), потому что передо мной она ни в чем не грешна. И, взяв ее за руку, сказал: «Встань с колен», и посадил рядом с собою, и она повторила то, о чем не раз писала: что обязана жизнью господу богу, своей матери и мне».

Четыре года спустя она уехала в Нивилье, бесконечно несчастная, не имея чем прикрыть наготу, — об этом свидетельствует прилагаемое письмо.

И больше сведений об Анжелике де Лонгваль у нас нет. А вот что думает по поводу ее любовной истории целестинец Гуссанкур: неспособный понять приверженность своей кузины к какому-то колбаснику, он в простоте душевной все приписывает волшбе; приводим его рассуждение:

«Они бежали в 1632 году, ночью первого великопостного воскресенья, вернулись в 1642 году на великий пост. Их любовные отношения начались за три года до бегства. Чтобы склонить ее к себе, он дарил ей сласти, которые делали по его заказу в Клермоне, начиняя их шпанскими мухами, и они распаляли девицу, но не рождали в ней любви; и тогда он накормил ее вареной айвой, и с той поры она прониклась к нему великой страстью».