Жерар Нерваль - Дочери огня

Ты взял с меня обещание, что я буду время от времени посылать тебе из своего путешествия сентиментальные заметки, которые, как ты уверяешь, интересуют тебя больше, нежели любые красочные описания. Итак, я начинаю, и да помогут мне Стерн и Казанова [264] …Стерн и Казанова… — ◦ Лоренс Стерн (1713–1768) — английский писатель-сентименталист, оказавший большое влияние на западноевропейскую и русскую литературу XVIII–XIX вв. Имеется в виду его «Сентиментальное путешествие» (1768), написанное в причудливо-фрагментарной форме. ◦ Джованни Джакомо ди Казанова (1725–1798) — итальянский авантюрист, изъездивший всю Европу. Его 12-томные Мемуары (изд. в 1822–1828 гг.) были переведены на многие языки. Значительное место в них занимает описание любовных похождений автора. Сочетание этих двух имен как «вдохновителей» Нерваля носит подчеркнуто иронический характер. позабавить тебя. У меня, правда, большое желание посоветовать тебе просто перечитать их, ибо, говоря по правде, друг твой не обладает ни стилем одного, ни многочисленными достоинствами другого, и весьма рискует, идя по их стопам, поколебать твое доброе мнение о нем. Но так уж и быть, поскольку речь идет главным образом о том, чтобы поставлять тебе наблюдения, из которых ты станешь извлекать свои философические максимы, постараюсь записывать наобум все, что будет со мной случаться, независимо от того, интересно это или нет, и делать это, по возможности, каждый день, на манер капитана Кука, который пишет, что такого-то числа видел чайку или пингвина, а такого-то — качающуюся на волнах корягу, что здесь море было прозрачным, а там — взбаламученным. Но сквозь эти незначительные подробности, за этой переменчивой волной виделись ему в мечтах неведомые благоуханные острова, и в конце концов однажды вечером он приставал к одному из этих тихих приютов чистой любви и вечной красоты.

21 [ноября]. Я выходил из театра Леопольдштадта [265] Леопольдштадт — район Вены. . Должен прежде всего сказать тебе, что я из рук вон плохо понимаю наречие, на котором изъясняются здесь, в Вене. Так что мне просто необходимо было пуститься на поиски какой-нибудь привлекательной горожанки, которая согласилась бы содействовать моему знакомству со здешним разговорным языком. Именно это советовал путешественникам Байрон [266] …советовал путешественникам Байрон. — См. «Дон Жуан», песнь II, строфа 164. . И потому я уже целых три дня всюду — в театрах, в казино, в танцевальных залах, называемых здесь «Шперль», гоняюсь за разными брюнетками и блондинками (впрочем, здесь сплошь одни блондинки) и всё без всякого толка. И вот вчера, отметив себе место в театре Леопольдштадта, выхожу из него и в дверях сталкиваюсь с прелестной блондинкой, которая спрашивает меня, начался ли уже спектакль. Из разговора с ней выясняю, что она служанка и что ее госпожа, желая провести ее в зрительный зал, велела подождать себя у входа в театр. Я тут же рассыпаюсь мелким бесом, предлагаю взять ложу в первом ярусе или на авансцене, обещаю роскошный ужин и — получаю оскорбительный отказ. У здешних женщин против нахалов всегда имеются наготове в высшей степени презрительные формулы негодования, которых, впрочем, не следует слишком пугаться.

Девица, судя по всему, очень встревожена тем, что хозяйки до сих пор нет. И вот она бросается бежать по бульвару, а я бегу рядом с ней, взяв ее под локоток, весьма соблазнительный. По пути она на ходу бросает мне отдельные фразы на разных языках, вследствие чего я понимаю ее с пятого на десятое. Вот ее история: она уроженка Венеции, в Вену ее привезла госпожа, а та — француженка; так что, как она сама очень мило мне это объяснила, девица не знает толком ни одного языка, но немножко говорит на трех. Поистине, такое встречается только в комедиях Макьявелли и Мольера. Имя ее Катарина Коласса. Я объясняю ей на хорошем немецком языке (понимает она его хорошо, но говорит на нем плохо), что уже не в силах с ней расстаться, и тут же на ходу сочиняю ей этакий довольно миленький мадригал. К этому времени мы уже стоим перед ее домом; она просит меня обождать, уходит, но тут же возвращается: оказывается, госпожа уже в театре, и ей надобно скорей туда воротиться.

Вернувшись к дверям театра, я вновь предлагаю ей место в ложе авансцены, но она вновь отказывается и покупает себе билет во второй ярус, куда вынужден последовать за ней и я, к вящему удивлению капельдинера, поскольку у меня был билет в первый. Здесь моя девица приходит в неистовый восторг, обнаружив свою госпожу сидящей в ложе с каким-то усатым господином, и тут же спускается вниз, чтобы с ней поговорить. Придя обратно, она заявляет, что спектакль скучный и лучше нам пойти погулять. А между тем давалась пьеса госпожи Бирх-Пфейфер [267] Бирх-Пфейфер Шарлотта (1800–1868) — немецкая актриса и плодовитая писательница, автор пьес, пользовавшихся шумным, но недолговечным успехом. («Робер-Тигр»), которая, впрочем, и в самом деле не стоила доброго слова. Итак, мы отправляемся с ней в сторону Пратера, и уж тут я, как ты понимаешь, пускаю в ход все ухищрения соблазнителя.

Друг мой, представь себе красавицу, именно такую, о которой мы столько раз мечтали, идеальную женщину с картин итальянских мастеров, этакую венецианку Гоцци — bionda e grassota [268] …bionda e grassota… — Белокурая и пышная (ит.). — цитата из «Бесполезных мемуаров» (1797) венецианского комедиографа Карло Гоцци (1722–1806). — живую, во плоти! Мне жаль, что я не владею языком живописцев, чтобы точнее описать ее черты. Вообрази себе очаровательную белокурую головку, белое личико с кожей гладкой, словно атлас, так что кажется, будто ее сохраняли под стеклом; благородные черты, римский нос, высокий лоб, губки, словно вишенки, пониже — голубиную шейку, полную, пухлую, схваченную бисерным ожерельем, еще пониже — белые крепкие плечи, в которых угадывается одновременно и сила Геркулеса, и слабость двухлетнего ребенка. Я объяснил красотке, что она мне нравится особенно еще и тем, что является, если можно так выразиться, «австро-венецианкой» и тем самым воплощает в себе «Священную Римскую империю» — аргумент этот, судя по всему, не произвел на нее особенного впечатления.

Я проводил ее домой через целый лабиринт довольно запутанных улиц. Так как я не очень понимал, каким образом смогу вновь найти ее, она снизошла до того, что записала мне свой адрес, остановившись для этого под уличным фонарем, — посылаю тебе этот клочок бумаги, чтобы ты мог убедиться, что почерк ее так же трудно разобрать, как и ее речь. Боюсь, что эти каракули написаны ни на каком языке, поэтому на полях записки ты увидишь начертанный моей рукой маршрут, который должен был придать мне уверенности, что я сумею узнать ее дом.