Фрэнсис Фицджеральд - Отпущение грехов

Кэролайн сидела в баре. Оркестр играл какой-то венский вальс, и тут ей вдруг показалось, что ноты растягиваются сами по себе, что каждая из трех четвертей такта изгибается посередине, слегка подвисая и увеличивая длительность, пока наконец весь вальс, будто почти доигравший фонограф, не превратился в пытку. Она зажала уши пальцами, а потом вдруг закашлялась в платок.

И резко втянула воздух.

Мужчина, сидевший рядом, спросил:

— В чем дело? Вам нехорошо?

Она откинулась к барной стойке, воровато зажав в кулаке платок со следами крови. Ей показалось, что прошло целых полчаса, прежде чем она ответила: «Нет, спасибо, все в порядке», — хотя на самом деле, видимо, пролетело лишь несколько секунд, потому что мужчина не стал продолжать расспросы.

«Нужно выйти отсюда, — подумала Кэролайн. — Что же происходит?» Она уже раз-другой замечала на платке крошечные мазки крови, но подобного еще не было. Она почувствовала, что сейчас вновь закашляется и, похолодев от страха и слабости, стала прикидывать, сможет ли добраться до уборной.

Через некоторое время кровотечение остановилось и кто-то подзавел оркестр до нормального темпа. Не произнеся ни слова, она медленно вышла из залы, неся себя очень бережно, будто хрустальную вазу. До гостиницы было меньше квартала; она двинулась в путь по освещенной фонарями улице. Через минуту она поняла, что сейчас вновь закашляется; тогда она остановилась, задержала дыхание и прислонилась к стене. Это не помогло; она подняла платок к губам и через минуту опустила вновь, на сей раз намеренно спрятав от собственных глаз. А потом пошла дальше.

В лифте на нее вновь навалилась слабость, однако она сумела добрести до дверей своего номера и только там упала на диванчик в прихожей. Останься в ее сердце хоть немного места для каких-либо чувств, кроме ужаса, ее наверняка удивил бы диалог в гостиной, происходивший на повышенных тонах, но в тот момент все голоса казались ей порождением ночного кошмара; звуки не проникали в нее дальше ушной раковины.

— Я полгода провел в Средней Азии, а то бы давно уже был в курсе событий, — проговорил мужской голос.

Потом откликнулась Хелен:

— Моя совесть совершенно чиста.

— Да уж, похоже. А вот я корю себя за то, что выбрал именно вас.

— А могу я спросить, кто вам все это наплел, Сидни?

— Два разных человека. Один знакомый из Нью-Йорка, который видел вас в Монте-Карло и сказал, что весь год вы только тем и занимались, что поили всяких болванов и любителей дармовщины. Он еще удивился, кто же платит за ваши развлечения. А потом я встретил в Париже Эвелин Мэрдок, и она сказала, что Кэролайн все вечера проводит невесть как; что она совсем исхудала, а лицо у нее бледное как смерть. Поэтому я и приехал.

— Так, послушайте, Сидни. Не нужно меня отчитывать. У нас была четкая договоренность: я увожу Кэролайн за границу и обеспечиваю ей приятную жизнь, потому что вы в нее влюблены, или в чем-то перед ней виноваты, или уж не знаю. Вы наняли меня для этого, вы оплачивали мои расходы. А я в точности выполнила все ваши распоряжения. Вы хотели, чтобы она почаще встречалась с мужчинами.

— Да, именно так.

— Я собрала всех, кого могла. Но, видите ли, она к ним абсолютно равнодушна, а мужчины, как поймут это, сразу же сбегают.

Он сел:

— Вы что, не поняли, что я хотел ей помочь, а не навредить? Ей было просто ужасно; большую часть юности она провела, расплачиваясь за одну мою ошибку; я хотел по мере своих сил загладить вину. Я хотел, чтобы два года она предавалась удовольствиям. Я хотел научить ее не бояться мужчин, хотел, чтобы она наслаждалась теми радостями, которых я лишил ее обманным путем. Но по вашей вине она два года занималась бог знает чем… — Он осекся. — Что это? — спросил он потом.

Кэролайн вновь закашлялась и не могла остановиться. Когда они вышли в прихожую, глаза ее были закрыты, а дыхание оказалось учащенным и поверхностным. Пальцы разжались, платок упал на пол.

Через миг она уже лежала в своей постели, а Сидни быстро говорил что-то в телефонную трубку. Проникнув в ее замутненное сознание, его страстный голос заставил ее содрогнуться, и она слабо прошептала: «Не надо! Не надо!» Хелен расстегнула ей платье, сняла туфли и чулки.

Врач провел предварительный осмотр, а потом мрачно кивнул Сидни. Сказал, что им повезло: в отеле как раз остановился знаменитый швейцарский специалист по туберкулезным заболеваниям; он прямо сейчас пригласит того на консультацию.

Специалист явился в домашних туфлях. Осмотр он провел настолько тщательно, насколько позволял скудный набор инструментов. А после переговорил с Сидни в гостиной.

— Насколько я могу судить без рентгена, мы имеем скоротечное и масштабное поражение тканей с одной стороны — такое бывает, когда организм пациента сильно измотан. Если рентген подтвердит мои выводы, я бы порекомендовал срочный искусственный пневмоторакс. Единственное, что ее может спасти, — это полная изоляция левого легкого.

— Когда можно провести операцию?

Врач прикинул:

— Ближайший центр, где лечат это заболевание, находится в Монтана-Вермале, туда часа три на автомобиле. Если вы прямо сейчас двинетесь в путь, я позвоню туда своему коллеге; операцию можно будет провести завтра утром.

В большом, покойном автомобиле Сидни держал ее на коленях, заодно обняв руками многочисленные подушки. Кэролайн с трудом понимала, кто ее держит; мозг отказывался осознавать то, что она только что случайно услышала. Как, бывает, тебя кидает в жизни, и насколько же это утомительно. Она тяжело больна, возможно, скоро умрет, а ее это совершенно не волнует, вот разве что она хотела что-то сказать Декстеру.

Сидни держал ее и сознавал, что это наполняет его отчаянной радостью, хотя она его и ненавидела, хотя он и навлек на нее множество бед. Но в эти ночные часы она принадлежала ему — такая хрупкая и бледная; одни лишь его руки оберегали ее от толчков на неровной дороге, она наконец-то зависела от его силы, хотя сама этого не осознавала; она перепоручила ему ответственность, которой он когда-то давно испугался и о которой с тех пор мечтал. Сейчас только он стоял между нею и полным крушением.

Они миновали Доме-Доссолу, мрачный, тускло освещенный итальянский городок; миновали Бриг, где добродушный швейцарский пограничник вгляделся в его ношу и пропустил их, не спрашивая паспортов, в долину Роны, где поток, только еще набирающий силу, казался таким юным и мятежным в свете луны. Впереди — Сьерр и их пристанище, горный приют, в двух милях вверх по вертикали, туда, где сияют снега. Фуникулер уже дожидался: Кэролайн тихо вздохнула, когда он вынес ее из машины.

— Благодарю тебя за все эти хлопоты, — прошептала она церемонно.