Фрэнсис Фицджеральд - Отпущение грехов

— Нет, — отрезала Майра и отвернулась.

Она переждала в темном углу, пока из зала выходила толпа, — очень уж не хотелось появляться перед ними после столь пренебрежительного отношения к ее актерским подвигам.

Когда танцевальный зал наконец опустел, она медленно поднялась по ступенькам лестницы и там наткнулась вдруг на Ноултона и мистера Уитни, они стояли в темном коридоре и явно с ожесточением о чем-то спорили.

Но как только она подошла, спор тут же утих, и оба настороженно на нее уставились.

— Майра, — сказал мистер Уитни, — Ноултон желает поговорить с тобой.

— Отец, — со значением проговорил Ноултон, — я же просил тебя…

— Молчать! — вскричал отец срывающимся от запальчивости голосом. — Ты обязан выполнить свой долг — и немедленно!

Ноултон бросил на него еще один умоляющий взгляд, но мистер Уитни только раздраженно помотал головой, резко повернулся и, взлетев по лестнице, растворился наверху, как привидение.

Ноултон какое-то мгновение постоял безмолвно и наконец, с видом упрямой решимости, взял ее за руку и повел к двери в задней части залы. Когда дверь отворили, на пол легла полоса желтого света, и Майра оказалась в обширном темном помещении, где она едва смогла различить на стенах очертания больших квадратов, видимо картин. Ноултон нажал на кнопку, и тут же их глазам предстали сорок портретов: старинные изображения кавалеров-щеголей колониальной поры, дам с кокетливо надетыми шляпами в духе Гейнсборо, дебелых матрон с рюшами, умиротворенно сцепивших руки на животе.

Она повернулась и вопрошающе посмотрела на Ноултона, но он подвел ее к ряду портретов, висевших на боковой стенке.

— Майра, — сказал он медленно и с болью в голосе, — я должен тебе кое-что сказать. Вот это все, — он обвел рукой картины, — фамильные портреты.

Картин было семь, на них трое мужчин и три женщины, все той эпохи, которая предшествовала Гражданской войне. Картина в центре почему-то была закрыта — малиновыми бархатными занавесками.

— Пусть это покажется иронией судьбы, — продолжал Ноултон ровным голосом, — однако вот здесь портрет моей прабабушки.

Протянув руку, он потянул за шелковый шнурочек, и занавеси разошлись в стороны, раскрывая портрет дамы, которая одета была по-европейски, однако лицо ее было лицом типичной китаянки.

— Видишь ли, мой прадед импортировал чай в Австралию. И встретил будущую жену в Гонконге.

У Майры тут же сильно закружилась голова. Ей мгновенно представилось желтоватое, землистое лицо мистера Уитни, его странные брови и небольшие руки и ноги — ей тут же вспомнились слышанные где-то жуткие истории про сюрпризы наследственности… про китайских младенцев. А потом она вспомнила тот неожиданно оборвавшийся крик ночью, в соседней комнате, и ее поглотила волна ужаса. Она ахнула, колени будто подломились, и она медленно опустилась на пол.

В тот же миг руки Ноултона подхватили ее.

— Дорогая моя, милая! — воскликнул он. — Я не должен был тебе все это говорить! Зачем я это сделал!

В этот же миг Майра поняла, окончательно и бесповоротно, что ни за что на свете не выйдет за него замуж, и, едва это осознав, бросила на него дикий, исполненный жалости взгляд — и вот, впервые в жизни потеряла сознание.

Когда она позже окончательно пришла в себя, то поняла, что уже лежит в постели. По-видимому, ее раздела горничная, потому что, включив настольную лампу, она увидела, что одежда ее аккуратно сложена. Она полежала немного, лениво прислушиваясь, а часы пробили два раза, и тут же ее натянутые до предела нервы дрогнули от ужаса: ей вновь послышался тот же самый детский крик из соседней комнаты. Вдруг ей показалось, что до утра бесконечно долго. Совсем рядом жила какая-то невероятная мрачная тайна, и ее воспаленное воображение нарисовало образ китайчонка, которого растили там в полутьме.

В полной панике она накинула пеньюар и, распахнув дверь настежь, заскользила по коридору к комнате Ноултона. В другом крыле было совершенно темно, однако когда она толкнула его дверь, то в слабом свете, пробивавшемся все же из коридора, смогла разглядеть, что постель пуста, и более того: он сегодня даже еще и не ложился. Страх накатил с новой силой. Куда же мог он податься в такой поздний час? Она было направилась к дверям комнаты, где обитала миссис Уитни, однако при одной мысли о ее собаках и ее голых лодыжках Майра лишь тихо охнула и прошла дальше.

Но тут она вдруг услышала голос Ноултона, который доносился оттуда же, откуда в дальнем конце коридора падала узенькая полоска света, и, вся зардевшись от радости, Майра поспешила туда. Подойдя совсем близко к двери, она поняла, что может заглянуть внутрь через щелку, — и едва она приникла к ней, как оставила всякую мысль о том, чтобы войти внутрь.

У пылающего камина, понурив голову в позе полного отчаяния, стоял Ноултон, а в углу, задрав ноги на столик, сидел мистер Уитни без пиджака, совершенно умиротворенный и тихий, удовлетворенно посасывая мундштук огромной черной трубки. На столе же восседала как бы миссис Уитни — ну, в общем, это была миссис Уитни, хотя и вовсе без волос… Да-да, над знакомым ей уже грандиозным бюстом, несомненно, высилась голова миссис Уитни, однако она была совершенно лысая; на щеках ее проклюнулась не очень пока длинная щетина, изо рта торчала большая черная сигара, которую она с явным наслаждением курила.

— Какая тысяча! — застонал Ноултон, словно отвечая на какой-то вопрос. — Сказал бы: две пятьсот, вот это уже ближе к истине. Мне сегодня за всех этих пуделей из «Псарни Грэма» счет прислали. Они с меня целых две сотни содрали да еще требуют, чтобы я всех собак уже завтра вернул!..

— Ладно уж, — сказала миссис Уитни зычным баритоном, — отсылай. Нам они больше ни к чему.

— Но это же всего один из пунктов, — мрачно продолжал Ноултон. — Если учесть, сколько я тебе должен, да еще Эплтону, а потом тому, который шофера изображал, да семидесяти статистам за два вечера, да оркестру — только это уже тысяча двести, ну? А костюмы напрокат, этот проклятый китайский портрет да слугам компенсация за молчание. Боже ты мой! Счета, наверное, будут еще целый месяц приходить — то за одно, то за другое.

— Что ж, терпи, — сказал Эплтон, — ты уж, ради бога, соберись с силами и доведи дело до конца. Помяни мое слово: эта девица сама к полудню выскочит из дома как ошпаренная.

Ноултон рухнул в кресло и закрыл лицо руками:

— О…

— Мужайся! Все уже позади. А я уж подумал, когда мы все были в вестибюле, что ты заартачишься и китайскую карту не разыграешь.

— Ты знаешь, — застонал Ноултон, — этот твой водевиль совершенно меня доконал… Такую свинью, наверное, еще ни одной девушке не подкладывали, только эта, как нарочно, прямо напрашивалась!..