Фрэнсис Фицджеральд - Отпущение грехов

Билет я купил в тот же вагон, но на более дешевое место. Вагон был старого образца, с тусклым светом, с ковриками и обивкой, которые копили пыль вот уже лет двадцать. На ближайших местах было человек шесть, я их едва замечал, разве что как антураж той фантастической реальности, существование которой я наконец начал осознавать. Мы с Эллен вошли в ее купе, заперли дверь, сели.

И тут я вдруг обнял ее и нежно прижал к себе, но это была особая нежность, как будто Эллен была маленькой девочкой, но ведь она и была ею. Она вяло попыталась высвободиться, а потом затихла, покорно терпела мои объятья, вся напрягшаяся, сплошной комок нервов.

— Эллен, — потерянно пробормотал я, — ты просила, чтобы я верил тебе. Но мне-то ты точно можешь довериться, ведь правда? Может, тебе станет легче, если ты мне что-нибудь расскажешь?

— Я не могу, — еле слышно отозвалась она. — То есть… мне нечего рассказывать.

— Ты познакомилась с ним в поезде, когда ехала домой, и влюбилась, да?

— Не знаю.

— Скажи мне. Ты его любишь?

— Не знаю. Не спрашивай меня ни о чем, ну пожалуйста.

Но я продолжал допрос.

— Называй это как хочешь, но он сумел тебя увлечь. И теперь хочет тебя использовать; пытается кое-чего от тебя добиться. Но он не любит тебя.

— Это так важно? — почти шепотом спросила она.

— А ты как думала? И вместо того чтобы постараться побороть это… эту слабость, ты сражаешься со мной. А ведь я люблю тебя. Слышишь? Я только сейчас решился сказать, но это уже давно. Я люблю тебя.

На ее нежном лице мелькнула глумливая усмешка, примерно такую же я видел у перебравших виски мужчин, которых жены пытаются увести домой. Но это, по крайней мере, было уже что-то осмысленное, человеческое. Я сумел добиться контакта, пусть совсем слабенького, все равно он был гораздо более надежным, чем раньше.

— Эллен, ответь мне на один вопрос. Он тоже собирался ехать этим поездом?

Она растерялась, спохватившись, помотала головой, но на секунду позже, чем следовало бы.

— Послушай, Эллен. Я хочу задать еще один вопрос, ты уж постарайся на него ответить. Если взять Западную ветку, то когда именно он должен был сесть на наш поезд?

— Не знаю, — произнесла она явно через силу.

И в этот момент я уже точно знал, что он здесь, в нашем вагоне, мне даже не нужно было ничего спрашивать. И она знала, что он где-то там, за дверью; кровь отлила от ее щек, а в глазах снова появилось звериное упрямство. Я спрятал лицо в ладони, пытаясь сосредоточиться и что-нибудь придумать.

Примерно час с лишним мы так и сидели, почти не разговаривая. За окном промелькнули огни Чикаго, потом Иглвуда, потом потянулись бесконечные пригороды, потом огни исчезли вообще — мы выехали на окутанные тьмой равнины Иллинойса. Казалось, даже поезд сразу немного съежился, ему стало неуютно и одиноко. К нам постучался проводник, предложил застелить постель, но я сказал, что не нужно, и он ушел.

Спустя какое-то время я убедил себя в том, что это вынужденное противоборство с Эллен нисколько не противоречит остаткам моего здравого смысла и веры в изначальную справедливость людей и мирового устройства. То, что цели этого типа были, как у нас принято говорить, «преступными», сомнений не вызывало, однако же не стоило приписывать ему изощренный, изворотливый ум, присущий только незаурядным личностям, равно как и считать его чудовищным злодеем. Он оставался тем, кем он был, — пройдохой — и действовал так, как диктовали ему его натура и корысть, заменявшие ему душу и сердце. И все же я почти наверняка знал, что мне предстоит увидеть, как только я открою дверь.

По-моему, Эллен даже не заметила, как я встал с диванчика. Она прикорнула в уголке, взгляд у нее был слегка затуманившийся, будто даже ее мысли, как и все тело, оцепенели. Чуть-чуть ее приподняв, я сунул ей под голову пару подушек и накрыл своей шубой ноги. Преклонив колено, поцеловал ее руки, потом вскочил, рванул дверь и вышел из купе.

Закрыв за собой дверь, я какое-то время постоял, привалившись к ней спиной. В коридоре горел только ночной свет — по одному светильнику в каждом конце. Постанывали вагонные сцепления, постукивали стыки рельсов, в соседнем купе кто-то громко сопел во сне. Спустя несколько секунд я разглядел у радиатора, прямо у двери курительной, знакомую фигуру… котелок, воротник пальто поднят, как будто этот тип замерз, руки в карманах. Как только я его увидел, он развернулся и вошел в курительную комнату, я тоже двинулся по коридору туда. Он сидел дальнем углу — на кожаной кушетке. Я плюхнулся в стоявшее у самой двери единственное кресло.

Войдя, я сразу же ему кивнул, а он в ответ разразился своим мерзким беззвучным смехом. На этот раз он корчился очень долго, казалось, он никогда не успокоится, и тогда я спросил, лишь бы как-то его заткнуть:

— Откуда вы? — Я постарался произнести это как можно естественней.

Он прекратил смеяться и пристально на меня посмотрел, пытаясь понять, к чему я клоню. Когда он все же рискнул ответить, голос его был каким-то приглушенным, будто он говорил сквозь шелковый шарф, и каким-то очень далеким.

— Из Сент-Пола я, приятель.

— Ездили домой?

Он кивнул. Потом сделал глубокий вдох и жестким, угрожающим тоном произнес:

— В Форт-Вейне тебе бы лучше сойти, приятель.

Он был мертвецом. Он умирал. Да-да. Все это время. Но какая сила бурлила в нем, как кровь в жилах, это она гоняла его то в Сент-Пол, то обратно… лишь теперь она медленно иссякала. Теперь совсем иная сила, подталкивающая к смерти, наполняла того человека, который ударил Джо Джелка по голове кастетом.

Он снова заговорил, неровным голосом, превозмогая себя:

— Лучше бы тебе убраться отсюда в Форт-Вейне, приятель, а не то укокошу.

Он пошевелил рукой, спрятанной в карман, и я увидел дуло револьвера, обтянутое материей.

— Ничего у тебя не выйдет. — Я помотал головой. — Учти: я все знаю.

Он зыркнул на меня своими бешеными глазами, пытаясь определить, вру я или нет. Потом зарычал и резко качнулся, будто хотел вскочить на ноги.

— А не убраться ли тебе отсюда, приятель, пока кости целы! — хрипло выкрикнул он.

Поезд как раз сбрасывал скорость перед станцией Форт-Вейн, и крик этот прозвучал довольно громко из-за притихшего стука колес, но подняться на ноги мой противник так и не смог — видимо, слишком уже ослабел; мы так и сидели, испепеляя друг друга взглядом, а снаружи тем временем рабочие простукивали колеса и тормоза, а впереди громко и обиженно пыхтел паровоз. В наш вагон никто не зашел. Вскоре проводник закрыл дверь тамбура и прошел по коридору, поезд покинул затопленную тускло-желтым светом станцию и надолго нырнул в темноту.

То, что происходило после, растянулось, наверное, часов на шесть, но ощущение времени в памяти моей вообще не сохранилось: то ли эти часы промелькнули, как пять минут, то ли показались целым годом, не знаю. Он начал меня избивать, методично и деловито, выверяя каждый удар, не говоря ни слова, беспощадно. Постепенно мной овладевало ощущение странной… как бы это сказать… оторванности от всего и вся — нечто похожее я испытывал днем, только теперь это чувство было более глубоким и мучительным. Будто я куда-то уплываю, вот, пожалуй, самое подходящее сравнение. Я отчаянно цеплялся за ручки кресла, будто за единственный уцелевший осколок земного мира. Иногда, после очередного шквала ударов, я почти терял сознание. И почти радовался этому, подчиняясь полной апатии, но потом невероятным усилием воли все же возвращался назад, в этот мир, в этот вагон.