Дмитрий Милютин - Дневник. 1873–1882. Том 1 [litres]

После еще нескольких слов некоторых из членов и какого-то нескладного предложения принца Ольденбургского председатель обратился к обоим противникам – к графу Толстому и ко мне. Граф и тут не мог удержать своей желчи, выказал досаду по поводу того, что предлагаемая отсрочка может надолго замедлить решение, и потребовал определения срока. Что касается меня, мне ничего другого не оставалось, как согласиться на предложение, хотя и мне не совсем приятно продление неопределенного положения, которое уже так давно тяготит меня. Личность Грейга не внушает мне доверия к его беспристрастию. Несмотря на это, было бы крайне неловко перед моими коллегами отклонить придуманное ими посредничество и отвергнуть их доброе намерение устранить резкую постановку вопроса, а может быть, даже и скандал в самом заседании. После нескольких еще толков о составе комиссии, о предстоящей ей задаче и так далее постановлено ничего не предрешать и положиться на соглашение Грейга с противными сторонами. Таким образом, дело на сей раз кончилось ничем. Туча отдалилась, но гроза еще впереди.

Если спорный вопрос неизбежно должен быть решен против меня, то в настоящее время года мне всего удобнее было бы сделать решительный шаг – оставить место военного министра; однако ж я не сетую на моих товарищей, напротив, их образ действий в настоящем случае несколько примиряет меня с ними. Зато граф Толстой, как слышу, кипятится еще более, чем прежде, уверяет, что пришел в заседание Комитета до такой степени вооруженный, что победа была для него несомненна. Да, судя по тому, что передавали мне из разговоров в соседней комнате, оружие его было всё то же, какое он всегда имеет привычку применять, – ложь и искажение фактов. [И мы пропустили случай увидеть на сцене этого православного иезуита.]

15 мая. Среда.Эту ночь я провел лучше предшествующих; утром чувствовал себя гораздо бодрее, так что без труда выехал из дому в Мраморный дворец в заседание Особого присутствия по воинской повинности. Дел важных не было, и, вероятно, это последнее наше собрание до вакантного времени. Великий князь Константин Николаевич переезжает в Павловск, а потом едет в Вену. О Николае Константиновиче как-то перестали говорить.

18 мая. Суббота.Последние дни прошли преимущественно в хлопотах по случаю переезда на другую квартиру, во вновь выстроенный дом; переселились туда 16 мая, в четверг, но далеко еще не устроились на новоселье.

1 июня. Суббота.Опять большой пропуск в моем дневнике – ровно две недели. Бóльшая часть этого времени прошла в заботах домашних; с трудом удалось уладить разные недоразумения и выпроводить всю семью из Петербурга: две старшие дочери уехали на Кавказские минеральные воды вследствие внезапного решения врачей; прочие члены съедутся в Одессе, откуда отправятся в Крым и там встретят сына, который прибудет туда из Поти. Со вчерашнего вечера я остаюсь совершенно одиноким в новом обширном жилище.

30 июня. Воскресенье.Ровно месяц не заглядывал в свой дневник; во всё это время нечего было записывать. Кроме обычных своих служебных занятий, все остающиеся свободные часы проводил в своем кабинете за разборкой библиотеки; только сегодня окончил эту нелегкую работу и то еще не совсем. [Остались неразобранными три ящика с картами и картинами, принадлежавшими покойному дяде, графу Киселеву. Я воспользовался случаем (может быть, единственным), чтобы привести в порядок и прежнюю собственную библиотеку, для которой не было до сих пор каталога.]

Однако ж время это прошло не совсем без забот: из Крыма получал от жены весьма неутешительные известия о небрежной постройке дома в Симеизе; работы приостановлены, и хотя строительное общество обещает принять надлежащие меры, тем не менее нельзя уже и помышлять о том, чтобы дом был готов к назначенному сроку, то есть к осени текущего года.

Около 20-го числа возвратился в Петербург из командировки на Волгу и на Кавказ мой сын, так что с этого времени я уже не совсем один. Приезжала также сестра Мордвинова [43] Так Милютин называет сестру свою, Марию Алексеевну, жену сенатора Семена Александровича Мордвинова. – Прим. ред. на несколько дней. Сегодня уже кончилось мое вакантное время: вечером ездил в Царское Село встретить государя на станции железной дороги. С его величеством приехал австрийский эрцгерцог Альбрехт, носящий звание фельдмаршала австрийской и русской армий и пользующийся в Австрии репутацией человека военного. Он пробудет здесь, как говорят, до конца лагерного сбора под Красным Селом.

Государь, которого я видел только одно мгновение, имел вид здоровый; проходя мимо меня, подал мне руку и сказал, что был очень доволен войсками в Варшаве. Тут узнали мы самые свежие новости: генерал Коцебу получил графский титул, граф Петр Шувалов назначается послом в Лондон, на его место – Потапов, на место последнего в Вильну – Альбединский.

Перемещениям этим, о которых говорили уже в городе, можно только порадоваться. Потапов, при всех своих недостатках, будет, разумеется, несравненно менее зловредным, чем граф Петр Шувалов, уже по самому ничтожеству своему. Вся эта [зловредная] шайка, которой вожаком был Шувалов, распадется. Едва верится такому счастливому перевороту в нашей внутренней политике.

8 июля. Понедельник.Всю протекшую неделю провел я в беспрерывных переездах: вторник – доклад в Петергофе, откуда переехал прямо в Красное Село; вечером – объезд лагеря и парадная заря; среда – большой парад на военном поле; четверг – доклад в Царском Селе, потом заседание Особого присутствия Государственного совета по воинской повинности в Петербурге, в Мраморном дворце; пятница – Военный совет; суббота – весь день в Царском Селе, обед со всеми приехавшими пруссаками; наконец, воскресенье – в Красном Селе, церковный парад и лагерный развод. Сколько убито времени!

При первом же докладе государь объявил мне о предположенных перемещениях графа Шувалова, Потапова и Альбединского; объявление об этих назначениях в приказе отложено на 22 июля. Кроме того, решено еще увольнение графа Бобринского (Алексея Павловича) от должности министра путей сообщения и назначение на его место адмирала Посьета. В городе только и разговоров об этих новостях; все недоумевают, как объяснить назначение графа Шувалова: одни видят в этом хитрый расчет с его стороны, шаг в министры иностранных дел; в подтверждение такого толкования приводят факт, что жена графа Шувалова не едет с ним, а ищет новую квартиру в Петербурге.

Другие думают, что назначение в Лондон – это почетное удаление, опала, что государь уже тяготится опекой графа Шувалова, его нахальством, его интригами. Некоторые же приписывают удаление графа тому, что он открыто отзывался о государе крайне непочтительно и неприлично, о чем дошло до сведения его величества через дам. По мнению Трепова, государь решился избавиться от слишком уже усилившегося влияния временщика и, как будто сбросив камень с плеч, заметно сделался веселее и спокойнее. Трепов думает, что не удержатся и некоторые другие из министров, посаженные Шуваловым, из числа их граф Бобринский уже уволен, дойдет очередь и до графа Толстого.