Клара Ремюза - Мемуары госпожи Ремюза

Тщеславие, связанное с положением в обществе, в конце концов было свойственно не одной госпоже Маре. Мы видели, что жена маршала Нея также очень тщеславна. Она была племянницей госпожи Кампан, первой камеристки королевы, и дочерью госпожи Огье, также камеристки, довольно плохо воспитанной, но доброй и кроткой женщиной. Отличия, которыми ее постепенно награждали, вскружили ей голову, и она по временам доставляла нам зрелище развития массы претензий, но это никого не шокировало в ней, потому что она опиралась на громкую военную репутацию своего мужа. В гордости этого последнего было что-то грубое, и это объясняло гордость жены.

Госпожа Ней, впоследствии герцогиня Эльхингенская, принцесса Московская, была, в сущности, очень доброй особой, неспособной говорить или делать что-либо дурное. Она серьезно огорчилась из-за некоторых произошедших во время Реставрации перемен в своем положении, презрения придворных дам короля. Она передавала свои жалобы мужу и, быть может, вызвала в нем раздражение против нового положения вещей, которое не лишало его места, но подвергало их ежедневным мелким унижениям, совершенно не зависящим от воли короля. После смерти мужа госпожа Ней уехала в Италию с сыновьями и менее значительным, чем все думали, состоянием.

У госпожи Ней в характере была привычка к необыкновенной роскоши: однажды она отправилась на воды с целым домом – взяла с собой постель, мебель, дорожное серебро по специальному заказу, целый ряд фургонов, массу курьеров. Говорила при этом, что жена французского маршала не может иначе путешествовать. Ее дом был одним из наиболее пышных; его меблировка и украшения стоили 1 100 000 франков. Аглая Луиза Ней была худощавой и высокой. У нее были несколько крупные черты лица, прекрасные глаза, доброе, приятное лицо и очень красивый голос.

Среди наших красавиц надо отметить также жену маршала Ланна, герцогиню де Монтебелло. В ее лице всегда оставалось что-то девичье, черты лица были нежны и правильны, а цвет лица поражал очаровательной белизной. Разумная, хорошая жена и превосходная мать, она всегда была в обществе суха, холодна и довольно молчалива.

Количество придворных дам мало-помалу сделалось очень значительным, и, в общем, немного можно сказать о женщинах, игравших такую незначительную роль. Я уже рассказывала о Монморанси, де Мортемар и де Шеврез. Мне остается только упомянуть о де Талуэ, Лористон, Кольбер, Мареско и прочих – добрых, кротких, простых, с совершенно обыкновенной наружностью и уже немолодых. То же самое можно сказать и о массе итальянок и бельгиек, которые проводили в Париже два месяца своей службы и почти все время были молчаливы и смущены. В общем, довольно много внимания при выборе придворных дам обращали на красоту и молодость. Дамы всегда были одеты необыкновенно изысканно. Некоторые из них жили при дворе молчаливо и равнодушно, другие пользовались поклонением с большей или меньшей легкостью и удовольствием. Все происходило без шума, потому что Бонапарт любил только тот шум, который производил он сам. Его не трогало ни проявление дружбы, ни выражение резкой ненависти. В жизни столь полной, столь урегулированной, столь дисциплинированной не было особенных шансов ни для того, ни для другого.

Среди лиц, из которых император составил штаты для своей семьи, также встречались выдающиеся женщины, но они имели при дворе еще меньше значения, чем мы. Во дворце его матери, кажется, жили очень скучно, у госпожи Жозеф Бонапарт – тихо и просто. Госпожа Луи Бонапарт окружала себя пансионскими подругами и сохраняла с ними, насколько могла, близкие отношения. У госпожи Мюрат все было церемонно, даже несколько жеманно, но подчинено определенному порядку. Общественное мнение слегка осуждало то, что происходящее у принцессы Боргезе, ее фривольное поведение бросали тень на молодых, красивых женщин, составляющих ее двор.

Быть может, нелишне остановиться также на выдающихся лицах в области литературы и искусства и на тех произведениях, которые появлялись в эту эпоху. Мне хотелось бы подробнее остановиться на тех четырех персонах, которые больше всего обращали на себя внимание в литературе [114].

Жак Делиль, которого мы знаем под именем аббата Делиля, провел лучшие годы своей жизни в эпоху, предшествовавшую нашей революции. В нем большой талант сочетался с доброжелательным умом и очаровательным характером. Он получил титул аббата, поскольку некогда этого было достаточно, чтобы создать себе известное положение, и отказался от этого титула во время революции, чтобы жениться на особе довольно хорошего происхождения, но посредственной и не особенно приятной, заботы о которой стали для него повинностью. Аббат Делиль был всегда принят в самом лучшем парижском обществе, к нему очень хорошо относилась королева Мария-Антуанетта, его осыпал милостями граф д’Артуа, и он знал только радости, доставляемые положением литератора. Делиль обладал необыкновенной грацией и наивностью ума. Ничто не может сравниться с его чудесной дикцией: когда он декламировал стихи, спорили из-за удовольствия его послушать.

Кровавые сцены революции ужаснули эту юную и нежную душу. Он эмигрировал и встречал повсюду в Европе такой прием, который мог утешить его в изгнании. Однако когда Бонапарт восстановил во Франции порядок, Делиль пожелал возвратиться и вернулся со своей женой в Париж уже пожилым и почти слепым, но безукоризненно любезным; он привез с собой прекрасные произведения, которые желал напечатать на своей родине. К нему отнеслись с прежним вниманием, литераторы теснились вокруг него, и Бонапарт сделал ему несколько авансов. Делилю вернули кафедру, на которой он с большим талантом читал лекции об основных принципах французской литературы; ему даже предложили пенсию, как бы в вознаграждение за некоторые стихотворения, но Делиль, желая сохранить свободу мнений, которые связывали его с династией Бурбонов, удалился от двора, избегал любезностей и предложений, отдаваясь исключительно труду. Он отвечал на все следующими стихами из поэмы «Сельский житель»: «Позвольте мне без славы, без денег, без цепей мечтать под звуки лиры и стихов».

Если Бонапарт и ощущал некоторое неудовольствие из-за этого противодействия, то он этого не показывал: уважение и всеобщая любовь были той эгидой, которая всегда охраняла милого поэта. Он жил спокойно, но умер слишком рано (и в бедности. – Прим. ред .), так что ему не пришлось насладиться возвращением принцев, которых он не переставал любить.

В то время, когда Бонапарт был еще только консулом и ему доставляло удовольствие добиваться своего до последних мелочей, у него явилась фантазия повидаться с Делилем; быть может, он надеялся очаровать или по крайней мере ослепить его. Госпоже Баччиокки было поручено пригласить поэта провести у нее вечер. Пригласили несколько человек, среди которых была и я. Явился и Первый консул. В его появлении было что-то напоминающее ослепительное появление Зевса Громовержца, – он был окружен большим количеством адъютантов, которые выстроились стеной и были немало удивлены тем, что их генерал так старается произвести впечатление на этого худощавого старика в черной одежде, которого они, кажется, даже несколько испугали.