Клара Ремюза - Мемуары госпожи Ремюза

В заключение речи Фонтан изображал героя, окруженного ореолом своих побед, но забывающего о них в скорби о смерти ребенка.

Но герой не плакал. Сначала эта смерть произвела на него тяжелое впечатление, но он постарался избавиться от него по возможности скорее. Талейран рассказывал мне впоследствии, что на другой же день после этого известия император уже болтал с кем-то весьма непринужденно. Поскольку Бонапарт должен быть дать аудиенцию придворным вельможам, приехавшим из Варшавы, чтобы выразить ему свое сочувствие по поводу утраты, Талейран вынужден был предупредить его, чтобы он принял грустный вид, и даже позволил себе упрекнуть его в слишком большой беззаботности. Император ответил, что у него «нет времени забавляться тем, чтобы чувствовать и жалеть, подобно другим людям».

Герцог Данцигский – Полиция Футе – Битва при Фридланде – Ламет – Тильзитский трактат – Возвращение императора – Талейран – Министры – Епископы

Между тем в Польше мало-помалу становилось теплее, и все возвещало возобновление военных действий. Бюллетень от 16 мая объявлял нам о возвращении русского императора в армию, и умеренные выражения, в которых говорилось о двух государях, так же, как и эпитет «храбрецы», данный русским солдатам, заставляли думать, что наша армия ожидает решительного сопротивления. Маршалу Лефевру была поручена осада Данцига. Произошло несколько сражений на аванпостах; наконец 24 мая город Данциг сдался. Император тотчас же отправился туда и, желая вознаградить маршала, дал ему титул герцога Данцигского и прибавил к этому большое денежное вознаграждение. Это было первое подобное назначение. В письме к Сенату, написанном по этому поводу, император разъяснял все выгоды такого назначения, причем старался опираться на мотивы, которые успокаивали сторонников равенства, так как имели в виду их предубеждение. Император опирался, во-первых, на необходимость вознаграждать за большие заслуги так, чтобы это не было обременительно для государства, во-вторых, на необходимость удовлетворить тщеславие французов и, наконец, на необходимость окружить себя верными людьми, подобно другим государям Европы. «Свобода, – говорил он, – нужна немногочисленному и привилегированному классу, стоящему по своей природе и по своим более развитым способностям выше среднего уровня людей. Поэтому ее можно безнаказанно стеснять. Равенство, наоборот, нравится толпе. Я нисколько не нарушаю его тем, что даю титулы одним или другим, не обращая внимания на устаревший вопрос о происхождении. Я поступаю как монарх, вводя наследственность, но остаюсь сторонником революции, потому что мое дворянство не является исключительным. Те титулы, которыми я награждаю, являются чем-то вроде гражданской награды, – их можно заслужить делами. Притом искусные люди умеют двигать людей, которыми управляют, в том же направлении, в каком двигаются сами. Я двигаюсь всегда вверх, нужно, чтобы подобное же движение направляло и нацию».

Однажды, развив всю эту систему своей жене в моем присутствии, он вдруг остановился, когда прохаживался, по обыкновению, по комнате. «Нельзя сказать, чтобы я не сознавал, – произнес он, – что вся эта знать, особенно все эти герцоги, которых я создал и которым даю такое громадное вознаграждение, сделаются несколько независимыми по отношению ко мне. Увенчанные наградами и разбогатевшие, они постараются ускользнуть от меня и, вероятно, усвоят себе то, что называется «духом, свойственным их положению». – И, думая об этом, он продолжал расхаживать по комнате, храня молчание в течение нескольких минут. Потом вдруг, быстро повернувшись к нам, сказал с такой улыбкой, значение которой я не сумею передать: – «О, они не будут в состоянии бежать так скоро, чтобы я не мог их нагнать».

Хотя военные заслуги, в сущности, украшали и внушали уважение к дворянским грамотам, которые давал император и к которым он прикладывал печать на поле битвы, при всем том насмешливость парижан прежде всего проявилась по отношению к новому герцогу. В нем было что-то вульгарное и солдатское, что и давало некоторый повод к насмешкам. Жена его, старая и в высшей степени буржуазная дама, была предметом бесчисленных насмешек [149]. Она очень забавно говорила о том, что отдает предпочтение материальной стороне милостей императора, и когда она признавалась в этом в салоне в Сен-Клу, то, услышав ее наивные речи, некоторые из нас начали смеяться; тогда госпожа Лефевр, вся красная от гнева, без всякого стеснения, сказала императрице: «Ваше величество, пожалуйста, прикажите всем вашим тараторкам, чтобы они замолчали». Понятно, что от подобной выходки нам стало еще смешнее.

Императору очень хотелось прекратить распространение подобных шуток, но это было не в его власти, а так как все знали, что это очень задевает его, то пользовались столь легким и удобным случаем, чтобы отомстить ему за притеснения. В городе распространялись остроты и каламбуры; их сообщали в армию; раздраженный император делал строгие выговоры министру полиции за плохое наблюдение; этот последний отвечал в духе какого-то снисходительного либерализма, что нужно оставить праздным людям эту забаву. Однако если министр полиции узнавал, что в каком-нибудь из парижских салонов велись насмешливые или проникнутые недоброжелательством разговоры, он немедленно вызывал к себе хозяина или хозяйку салона и предупреждал их, советуя внимательнее наблюдать за собравшимся у них обществом, и они уходили от него в смутной тревоге, думая, не будет ли опасным поддерживать прежние связи.

Позднее император нашел способ примирить старое дворянство с наградами, даваемыми новому: он призвал старых дворян разделить эти награды. И так как раздача старому дворянству новых привилегий, как бы ни были они незначительны, значила, что за ним признавали и старые, дворянство не отказывалось от этой уступки.

Между тем наша армия сделалась снова очень сильной. В ее состав входили все наши союзники. Испанцы прошли через Францию для того, чтобы идти сражаться с русскими на берегу Вислы. Ни один из государей не осмелился отказаться от повиновения приказам императора. Бюллетень от 12 июня объявлял о возобновлении военных действий. Впрочем, в нем сообщалось и о попытках заключить мир. Этому содействовал Талейран, а может быть, не прочь был заключить мир и сам император. Но английское правительство отказывалось; молодой царь льстил себя надеждой, что заставит забыть об Аустерлице; Пруссия, которая тяготилась подчинением Франции, требовала возвращения своего прежнего государя; Бонапарт как победитель диктовал слишком суровые условия, – и война возобновилась. Произошло несколько небольших стычек, которые были удачны для нас; мы снова проявили обычную энергию. Обе армии сошлись под Фридландом, и мы снова одержали большую победу. Несмотря на успех, император понимал, что теперь, когда ему придется иметь дело с русскими, надо ожидать жестокой борьбы и судьба континента будет решена только им и Александром.