Клара Ремюза - Мемуары госпожи Ремюза

В тот же день в Тюильри был дан великолепный банкет. В Галерее Дианы под роскошным балдахином был устроен стол для папы, императора, императрицы и архиканцлера Священной Римской империи. Императрица сидела посредине, между императором по правую руку и папой по левую. Им прислуживали придворные чины. Ниже стоял стол для принцев, среди которых находился баденский наследный принц [65]; другой стол предназначался для министров, отдельный – для дам и офицеров императорского дома; все это было обставлено с большой роскошью, во время обеда играла прекрасная музыка; затем последовали многочисленное собрание и концерт, на котором папа захотел присутствовать; потом посредине большой залы танцоры Оперы устроили балет. Сразу после начала представления папа удалился. В конце вечера играли, император, уходя, дал знак, чтобы все расходились.

Игра при императорском дворе только входила в церемониал. Император никогда не позволял, чтобы у него играли на деньги; играли в вист и лото; садились вокруг стола только для виду, чаще всего карты держали в руках, не глядя на них, и просто разговаривали.

Императрица любила играть, даже и не на деньги, и действительно неплохо играла в вист. Ее партия, так же, как и партия принцесс, устраивалась в салоне, называемом «кабинетом императора», салон находился перед Галереей Дианы. Она играла с самыми знатными лицами общества, иностранцами (посланниками) или французами. Придворные дамы, дежурившие в эту неделю, садились сзади нее, а камергер – около ее кресла. В то время как она играла, все лица, наполнявшие салон, приходили, одно за другим, чтобы приветствовать ее.

Сестры и братья Бонапарта играли и приглашали к своим партиям через своих камергеров, – так же, как и его мать, которую называли Мадам Мер . Все остальные придворные играли в других салонах. Император повсюду прогуливался, разговаривая, в сопровождении нескольких камергеров, которые предупреждали о его приходе. Когда он приближался, воцарялось глубокое молчание, никто не двигался, женщины вставали в ожидании ничего не значащих и часто не особенно любезных слов, с которыми он к ним обращался. Никогда он не помнил имен, и почти всегда первый вопрос его был: «Как вас зовут?» И не было ни одной женщины, которая не пришла бы в восторг, увидев его удаляющимся от того места, где она находилась.

Это напоминает мне интересный анекдот, относящийся к Гретри. Как член Института, он часто появлялся на воскресных аудиенциях, и император почти машинально подходил к нему и спрашивал его имя. Однажды Гретри, которому надоел этот постоянный вопрос (а может, ему хотелось вызвать о себе более продолжительные воспоминания), в тот момент, когда император с обычной резкостью спросил: «А вы, кто вы такой?» – отвечал немного нетерпеливо: «Ваше величество! Всегда Гретри». С тех пор император прекрасно узнавал его.

Императрица, напротив, обладала удивительной памятью на имена и запоминала все мелкие обстоятельства, касающиеся каждого.

Собрания проходили долго, позднее к ним прибавили концерты и балеты, а затем и спектакли; я расскажу об этом в свое время. На этих блестящих ассамблеях император хотел, чтобы придворным дамам были предоставлены особые места; эти маленькие преимущества возбудили маленькие неудовольствия, которые породили большую ненависть, как это часто бывает при дворе. Тщеславие есть та человеческая слабость, которая прививается легче всего.

В эту эпоху император не отказывался ни от одной церемонии. Он их любил в особенности потому, что они были отчасти его творением. В то же время его присутствие всегда несколько усложняло их из-за его природной стремительности, от которой ему трудно было освободиться, а также по причине вечного страха, который испытывали окружающие, стремясь все устроить согласно его фантазии.

В то же время произошел незначительный случай, вызвавший раздражение императора против парижан. Он приказал Шенье написать трагедию, которую можно было бы представить по случаю коронования. Шенье взял сюжетом «Кира», и пятый акт действительно довольно верно изображал коронование Бонапарта и всю церемонию в соборе Парижской Богоматери. Пьеса была поставлена. Старание применить ее к данному случаю было слишком подчеркнуто. Парижская публика партера, всегда независимая, освистала произведение и даже позволила себе смеяться в момент, когда Кир садится на трон. Император был недоволен; он сердился на моего мужа, которому поручено было заведование театрами, как будто Ремюза мог отвечать за одобрение публики. Тогда же и эта самая публика поняла, что может воспользоваться слабостью императора в театре, чтобы отомстить за молчание, которое ей повсюду было строжайшим образом предписано.

Сенат также устроил блестящий праздник; позднее сделал тоже и Законодательный корпус. Этот великолепный праздник состоялся 16 декабря и вовлек Париж на несколько лет в долги. Роскошный пир, фейерверки, бал, сервизы из позолоченного серебра и туалеты с позолотой, поднесенные императору и императрице, крайне льстивые речи, легенды… Часто говорят о похвалах, расточавшихся по адресу Людовика XIV в эпоху его правления; уверена, что, если бы их все собрать вместе, они не составили бы и десятой доли всего того, что выслушал Бонапарт. Я вспоминаю, как во время другого праздника, данного городом в честь императора несколько лет спустя, уже истощились все надписи, и придумали написать золотыми буквами над его троном слова из Священного Писания: «Ego sum qui sum» [66], – и никто не был этим скандализирован.

Вся Франция отдалась в то время празднествам и удовольствиям; были выбиты медали, которые затем раздавали с большой щедростью. Маршалы устроили свой праздник в зале Оперы. Этот праздник стоил по десять тысяч франков каждому маршалу. Сцену установили на одном уровне с залой. Ложи были украшены серебряным газом, освещены сверкающими люстрами. В ложах сидели дамы в роскошных нарядах; императорская фамилия расположилась на отдельной эстраде; цветы и бриллианты, богатство костюмов, великолепие двора – все это придавало празднеству много блеска.

Не было ни одной среди нас, которой не пришлось бы сделать больших расходов для всех этих церемоний. Придворным дамам было выдано 10 000 франков, чтобы их вознаградить, но этого, конечно, совсем не хватало. Расходы на коронацию дошли до четырех миллионов. Принцы и знатные иностранцы, которые находились в Париже, усердно проявляли внимание к нашим правителям, а император, со своей стороны, прилагал старания, чтобы оказать им честь.

Принц Людвиг Баденский был тогда еще очень молод, сильно стеснялся и старался держаться в тени. А князь-примас [Дальберг], которому исполнилось уже шестьдесят лет, был любезен, весел, немножко болтлив, хорошо знал Францию и Париж, в котором жил в юности, и слыл любителем литературы, стоящим близко к старым академикам. Оба гостя были приняты вместе с некоторыми другими в маленький кружок, который собирался у императрицы.