Клара Ремюза - Мемуары госпожи Ремюза

Наполеон.

Париж, 2 января 1805 года».

Представив это письмо, в сущности, довольно замечательное, как яркое доказательство любви Бонапарта к французам и стремления к миру, Талейран сообщил ответ лорда Мюльграва, министра иностранных дел. Вот этот ответ:

«Его Величество получил письмо, написанное ему главой французского правительства, датированное 2-м числом текущего месяца.

Нет ничего, чего Его Величество желал бы сильнее, чем первой же возможности доставить своим подданным мир, который согласуется с постоянной безопасностью и существенными интересами его государства. Его Величество убежден, что эта цель может быть достигнута только соглашениями, которые могут одновременно содействовать безопасности и спокойствию Европы и предупредить возобновление опасностей и бедствий, в которых она находилась.

Согласно этому чувству, Его Величество сознает невозможность ответить более определенно на сделанное ему предложение до тех пор, пока не войдет в сношения с континентальными державами, с которыми он связан конфиденциальными отношениями, и в частности с императором России, давшим наилучшие доказательства мудрости и возвышенности своих чувств и живого интереса к безопасности и независимости Европы.

14 января 1805 года».

Неопределенный характер этого ответа, в высшей степени дипломатический, выгодно оттенял письмо императора, более решительное и, по-видимому, вполне искреннее. Оно произвело довольно большое впечатление в обществе; письмо передали трем высшим государственным учреждениям и представили в самом благоприятном свете.

Особенно примечательно и интересно до сих пор донесение Реньо де Сен-Жан д’Анжели, посланного в качестве государственного советника в Трибунат. Его похвалы императору, хоть и сильно преувеличенные, не лишены благородства; картина Европы нарисована удачно; картина того вреда, который война должна принести Англии, по крайней мере правдоподобна; наконец, изображение нашего благосостояния внушительно и очень мало (или даже совсем не) преувеличено.

«Франции, – говорит он, – нечего просить у Неба, разве только того, чтобы солнце продолжало светить, дождь продолжал орошать наши нивы, а земля давала плодородие нашим посевам».

В то время все это было верно, и разумное и умеренное правление и либеральная конституция навсегда утвердили бы благосостояние Франции! Но конституционные идеи нисколько не входили в планы Бонапарта. Быть может, потому, что он действительно думал, будто французский характер и континентальное положение Франции находятся в противоречии с медленностью представительного правления, а быть может, потому, что, чувствуя себя сильным и ловким, он не мог согласиться, ради будущего Франции, принести в жертву преимущества абсолютной власти; и потому Бонапарт не упускал случая дискредитировать форму правления наших соседей.

«Несчастное положение, в какое вы поставили ваш народ, – говорил он в статье «Монитора», обращаясь к английским министрам, – объясняется только несчастьем государства, где внутренняя политика плохо организована, а правительство является игрушкой парламентских партий и действий могущественной олигархии».

Однако порой Бонапарт начинал сомневаться, удастся ли ему противостоять общим тенденциям века, но думал, что у него хватит сил по крайней мере сдержать их. Несколько позднее ему случалось говорить: «Покуда я жив, я буду править так, как мне нравится, но мой сын будет вынужден стать либеральным».

Мечтал Бонапарт только об установлениях чисто феодальных. Он надеялся заставить принять их без критики, которая начинала осуждать старые учреждения, и ради этого ставил их на такую высоту, что они действовали на наше честолюбие и заставляли разум замолкнуть. Ему казалось возможным еще раз, как показывает история веков, подчинить мир могуществу «народа-короля» – могуществу, воплощенному в его особе. Из всех правителей Европы он мечтал сделать великих феодалов Французской империи. И если бы море не оградило Англию от нашего вторжения, этот гигантский проект вполне мог быть осуществлен.

Через некоторое время случай дал нам возможность увидеть, как император закладывает основание для того плана, который он вырабатывал в своих тайных мечтах. Я хочу говорить о присоединении Железной короны к короне Франции.

Семнадцатого марта Франческо Мельци, вице-президент Итальянской республики, в сопровождении главных членов Государственного совета, многочисленной депутации из представителей Законодательного корпуса и других лиц, имеющих влияние, явился к императору и передал ему приглашение Совета править Республикой. «Невозможно сохранять далее настоящее правительство, – объявил Мельци, – потому что оно оставляет нас позади эпохи, в которую мы живем. Конституционная монархия водворяется повсюду благодаря процессу просвещения. Итальянская республика желает короля, и ее интересы требуют, чтобы этим королем был Наполеон, при условии, что обе короны будут соединены только над его головой и он сам изберет себе наследника по нисходящей линии, как только Средиземное море вернет себе свободу».

В ответ на эту речь император сказал, что он всегда стремился к объединению Италии, что ради этой цели он принимает корону, так как понимает, что раздробление было бы в эту минуту гибельно для независимости Италии. Он обещал, наконец, позднее очень охотно возложить Железную корону на более молодую голову, готовый всегда принести себя в жертву интересам тех государств, которыми призван управлять.

На другой день, 18-го, император явился в Сенат с большой торжественностью и объявил о желании Государственного совета и о своем согласии. Мельци и все итальянцы принесли ему присягу, а Сенат признал это и приветствовал согласно обычаю. Император закончил свою речь словами: «Напрасно гений зла старался вовлечь весь континент в войну, – то, что присоединено к Империи, остается присоединенным».

Без сомнения, он предвидел тогда, что это событие поведет к войне, по крайней мере с австрийским императором, но был далек от того, чтобы этой войны бояться.

Армия тяготилась бездействием; слишком много опасностей было связано с высадкой на берега Англии, однако можно было надеяться, что благоприятные обстоятельства, тем не менее, облегчат ее выполнение; но как удержаться затем в стране, где невозможно получать подкрепление? И какая надежда на спасение в случае неудачи? В истории Бонапарта можно наблюдать, как он всегда старался избегать безнадежных положений. Поэтому война должна была оказать ему услугу, освободив от неудобств, связанных с неудачным проектом высадки.

Во время того же заседания княжество Пьомбино было отдано принцессе Элизе. Сообщая эту новость Сенату, Бонапарт заявил, что княжество плохо управлялось в течение нескольких лет и всегда интересовало французское правительство, поскольку предоставляло возможность сношений с Эльбой и Корсикой, и, следовательно, этот дар не был результатом какой-нибудь особенной привязанности, а является актом разумной политики, связанной с блеском Короны и интересами народов. Подтверждением того, что эти дары императора носили характер феодальных владений, может служить императорский декрет: он устанавливал, что дети госпожи Баччиокки, наследуя своей матери, будут получать инвеституру от императора французов, не могут заключать браки без его согласия, а муж принцессы, получающий титул принца де Пьомбино, должен будет произнести следующую клятву: «Я приношу клятву в верности императору; я обещаю защищать всеми доступными мне средствами гарнизон острова Эльба; я объявляю, что никогда не перестану выполнять, при всяких обстоятельствах, долг доброго и верного подданного его величества императора французов».