Клара Ремюза - Мемуары госпожи Ремюза

Императора повсюду встречали с истинным энтузиазмом. Некоторое время он пробыл в Лионе, где сумел привлечь на свою сторону коммерсантов с помощью ордонансов, которые были для них благоприятны; наконец он перебрался через Мон-Сени и пробыл несколько дней в Турине.

Между тем Ремюза приехал в Милан, где встретил принца Евгения, который принял его со своей обычной сердечностью. Принц расспросил моего мужа о том, что произошло в Париже со времени его отъезда, и узнал от него некоторые подробности, относящиеся к госпоже Д., которые задели его прежние чувства. Ремюза передавал мне, что Евгений в ожидании двора вел довольно спокойную жизнь, осматривал Милан, который показался ему скучным городом. Жители проявляли мало любезности по отношению к французам; дворяне держались замкнуто под предлогом того, что недостаточно богаты, чтобы достойно поддержать честь своего дома. Принц Евгений старался собрать их вокруг себя, но это удавалось ему с большим трудом. Итальянцы, пребывая еще в сомнениях, не знали, следует ли радоваться новой судьбе, которую им предначертали.

Ремюза сообщал мне в это время интересные подробности о характере миланцев. Их равнодушие к светским удовольствиям, абсолютное отсутствие радостей семейной жизни, мужья, совершенно чуждые своим женам и предоставляющие ухаживать за ними какому-нибудь дамскому угоднику, скучные спектакли, темнота зал, дающая возможность каждому появляться в них, не заботясь о туалете, и заниматься в почти пустых ложах чем угодно, только не слушанием оперы, однообразие представлений, сравнение обычаев этой страны с французскими – все это давало Ремюза возможность наблюдений в пользу нашей милой родины и еще увеличивало его желание возвратиться ко мне.

В это время император посещал места своих первых побед. Он устроил смотр на поле битвы при Маренго и раздавал там кресты. Войска, которые собрали под предлогом этого смотра и держали затем поблизости к реке Эч, послужили причиной или предлогом к тому, что австрийский кабинет еще увеличил и без того значительную линию укреплений.

Девятого мая император приехал в Милан. Его присутствие вызвало большое оживление, а обстоятельства, сопровождавшие коронование, разбудили тщеславие, подобно тому, как это было в Париже. Самые знатные миланские вельможи начали стремиться к новым отличиям и преимуществам, с ними связанным. Итальянцам говорили о независимости и единстве правления, и они отдавались надеждам, которые им позволялось питать.

С самого появления нашего двора в Милане я была поражена грустным тоном писем Ремюза и вскоре после этого узнала, что ему пришлось страдать от внезапного и несколько несправедливого неудовольствия со стороны его господина. Письма были вскрыты; офицер, о котором я говорила (Салембени), язвительный наблюдатель всего происходившего в Милане, вздумал писать в Париж довольно веселые и несколько насмешливые описания того, что совершилось у него на глазах. Ремюза получил приказание отправить его в Париж, сначала даже без объяснений, и только позднее узнал причину подобного приказания. Недовольство Бонапарта не ограничилось секретарем, а пало и на того, кто привез его с собой [71].

Кроме того, принц Евгений рассказал о некоторых подробностях, которые узнал благодаря доверию моего мужа, и всех этих причин, вместе взятых, было более чем достаточно, чтобы вызвать неудовольствие господина, от природы и так раздражительного. По привычке всегда пользоваться нужными людьми, каково бы ни было его отношение к ним, император потребовал от моего мужа строжайшей точности в службе, потому что давнишнее пребывание Ремюза во дворце давало ему глубокое знание церемониала. Но вместе с тем Бонапарт обращался с ним сурово и сухо и всегда повторял тем, кто справедливо хвалил достоинства моего мужа: «Все это может быть, но он не предан мне так, как я бы того хотел». Этот упрек повторялся в течение всех лет, которые мы провели при дворе, и, может быть, как раз есть известная заслуга в том, что мы не переставали его заслуживать.

Эта оживленная, но вместе с тем праздная жизнь при дворе дала Ремюза и Талейрану возможность узнать друг друга немного больше и послужила основой той близости, которая позднее причинила мне много различных волнений.

Тонкий природный такт дал Талейрану возможность оценить прямой и наблюдательный ум моего мужа; они понимали друг друга относительно множества вещей, и противоположность их характеров не мешала им находить удовольствие в обмене мыслями. Однажды Талейран сказал Ремюза: «Я вижу, что в вас есть некоторое недоверие ко мне. Я знаю, откуда оно взялось. Мы служим господину, который не любит связей. Видя нас привязанными к одной и той же службе, он предвидел наши отношения. Вы – умный человек, и этого достаточно, чтобы он пожелал разобщить нас. Он вас предупредил, он старался уж не знаю какими сообщениями вызвать в вас недоверие, но мы не останемся только по этой причине вдали друг от друга. Это одна из его слабостей, которую нужно признать, щадить и извинять, не подчиняясь, однако, ей всецело». Эта естественная манера вести беседу вместе с любезностью, которую Талейран умел проявлять, когда желает, понравилась моему мужу; он нашел притом, что это сближение служит вознаграждением за скуку его службы [72].

В это время Ремюза заметил, что Талейран, пользовавшийся большим влиянием на Бонапарта благодаря своему таланту, очень завидовал влиянию Фуше, которого не любил, а также внутренне презирал Маре и выражал это презрение своими обычными язвительными насмешками, которых трудно было избежать. Не имея никаких иллюзий относительно императора, он, однако, хорошо служил ему, старался сдерживать его страсти, стремясь поставить его в определенное положение как по отношению к иностранцам, так и по отношению к Франции, уговаривая создать учреждения, которые могли бы действительно его ограничивать. Император, как я уже говорила, любил создавать и притом быстро понимал и легко схватывал то, что казалось ему новым и значительным, поэтому он охотно принимал советы Талейрана и закладывал вместе с ним первоначальный фундамент того, что было действительно полезно. Но затем его желание повелевать, его недоверие, страх быть чем-нибудь связанным заставляли его бояться власти того, что он сам создал, и по неожиданному капризу он вдруг сворачивал с дороги и откладывал или сам разрушал начатый труд. Талейран раздражался, но, от природы беспечный и легкомысленный, не находил в себе достаточно сил и последовательности для настойчивой борьбы и кончал тем, что охладевал и бросал предприятие, которое требовало наблюдения, утомительного для него. Последующие события объяснят все это гораздо лучше, чем я делаю в данный момент. Мне достаточно указать на то, что начал уже замечать Ремюза, правда, еще довольно смутно.