Бранимир Чосич - Скошенное поле

Ненаду казалось, что все это он видит собственными глазами. Каждое слово Мичи превращалось в картину, воображение играло, он просыпался ночью без одеяла, на голом полу, рядом с периной, и звал на помощь.

Время от времени Мича обливался потом и тихонько стонал. Ясна подходила и вытирала ему лоб платком. Он отвечал благодарной улыбкой. В комнате все оставалось на своих местах…

С улицы донесся протяжный крик: «Телеграмма!.. Последние известия!.. Экстренный выпуск!..» Голос был хриплый и, приближаясь, становился все громче. Другие голоса, близкие и далекие, повторяли то же самое. Ненад выскочил без шапки и купил газету; всего две полоски небольшого формата, напечатанные на выцветшей красной бумаге. Ясна принялась ее читать. Наш фронт отодвигался. Неприятель всюду наступал. Коротенькое извещение в самом низу гласило, что пригороды Белграда оставлены. Вторая страница была почти вся заполнена извещениями с крестами. Кресты, кресты, целая страница крестов! Мича слушал, стиснув губы.

И в этот день шел дождь. Ненад спозаранку отправился в парикмахерскую и постригся. Потом надел свой лучший костюм — матроску. И до трех часов не знал, куда себя деть. В тяжелом, сыром воздухе стоял запах гнилых листьев, дыма и карболки. В этот день Мича в первый раз пошевелил рукой и очень повеселел.

Дождливый день короток: в три часа уже спустились сумерки, полные копоти и резких свистков паровозов. На длинной улице, ведущей к вокзалу, стояла сплошная жидкая грязь, в которой тонули лошади, колеса и люди; слабо освещенная улица блестела, как река расплавленного свинца. Экипажи и пешеходы не оставляли после себя следа — грязь, топкая и жидкая, как расплавленный металл, сразу смыкалась.

Ненад шел впереди и нес под мышкой сверток для Жарко: шерстяную безрукавку и шерстяные чулки — в них были завернуты еще теплые медовые пряники, испеченные бабушкой, — тюбик аспирина и коробку с сотней сигарет. Вот и весь узелок. Солдатский узелок. Следом за Ненадом спешили Ясна и бабушка. В радостном выражении, освещавшем их лица, сквозили растерянность и смущение. Они боялись взглянуть друг на друга. Ненад заметил это и удивился.

На вокзале стоял крепкий запах йодоформа, уборных, политых креозотом, мокрых тулупов и лошадей. Сюда тоже натащили жидкой грязи, но, смешанная с угольной пылью, она казалась серой. Народ, крича, толпился в проходах. Ненад с родными вышел на крытый перрон. На свободном пути, возле самой ограды, маневрировал паровозик, окутанный паром. На стрелках уже горели красные и зеленые сигналы, словно лампадки. Мелодично гудели телефонные провода, убегавшие вдаль. Пока они ждали, прошло два поезда: один — товарный, груженный лошадьми; лошади ржали и лягали загородки в теплушках, сопровождавшие их солдаты сидели, свесив ноги, в дверях; другой — санитарный, составленный из вагонов первого и второго класса, тихий и пустой. Оба поезда проследовали в одном направлении.

Вдруг из темноты в клубах пара вынырнул поезд и остановился у самого перрона. Поднялась страшная суматоха. Из разукрашенных открытых окон неслись песни. Молодые красные лица, заломленные шайкачи, увядшие цветы, зеленые веточки самшита, машущие руки, серые фигуры солдат, сидящих на ступеньках и в дверях вагонов. Перрон был сразу наводнен гулом, новым обмундированием, запахом сукна и кожи… Четыреста молодых людей — юристы, философы, техники, художники, учителя, студенты — смеялись, затянутые в новые мундиры с желтенькими сержантскими звездочками и ремнями, толкались, разыскивая родных и знакомых; те, которых никто не ждал, бросились в буфет и взялись за кружки с пивом.

Ненад испугался. Все эти молодые сержанты походили друг на друга. В давке он задыхался. Как найти Жарко? А если не найдут? Ясна начала кричать, махать рукой и отчаянно пробиваться сквозь толпу; никто не обращал на нее никакого внимания.

— Жарко, Жарко…

Из толпы вырвался крупный солдат. Ненад его не сразу узнал. Потом появилась широкая улыбка Жарко, открывшая ряд белых, сверкающих зубов. Да, это был Жарко, Ненад его узнал, это был он… и не он: как обрубленному дереву, ему чего-то недоставало. Хотя одет он был, как все, затянут в серую шинель, Ненаду все время казалось, что он как будто голый, и ему стало не по себе. Он заволновался. Наконец, он понял: у Жарко не было его длинных волос.

Толпа загнала их в угол между стеной и оградой. За оградой была ночь, вдали депо, в котором светились красные окна, красные и зеленые сигналы на стрелках, свободные рельсы, тонувшие во мраке.

Жарко расспрашивал о Миче. Ясна отвечала. Ненад, стоявший сбоку, легонько дотронулся до руки Жарко. Тот вздрогнул, погладил его по щеке, взял за руку и тут же забыл о нем. Ненад весь день думал о том, что он скажет дяде (война для него все еще означала разные прекрасные вещи: лошади, револьверы, бинокли и мало ли что еще…). Однако сейчас это вылетело у него из головы. Его внимание привлекали молодые вольноопределяющиеся, безбородые, с белыми руками, с новыми звездочками, желтыми ремнями, короткими тесаками. Ненад заметил, как один в сторонке целовал девушку, и смутился. Девушка не сопротивлялась: она прижималась к солдату и плакала. Ненад понимал, что это не сестра юноши, — сестер так не целуют. Он начал внимательно, стараясь делать это незаметно, присматриваться к тому, что происходило вокруг: перрон был полон девушек, которые дарили молодым людям цветы; те их поддразнивали, старшие посматривали, улыбаясь благодушно. Ненад почувствовал неловкость. Происходило нечто особенное, необычное. Нечто в другое время недозволенное. На середине перрона, под огромным, слегка покачивающимся дуговым фонарем, человек десять запело хором «Боже правый» {6} 6 « Боже правый» — гимн Сербского королевства. . Пели слаженно, стройно, молодыми, звонкими голосами. Все вокруг притихли; у Ненада навернулись слезы, грудь взволнованно вздымалась…

Из хора вдруг выделился высокий, неуверенный и дрожащий женский голос и сразу оборвался, замолк. Но песню подхватили другие женские и мужские голоса, и сам Ненад в сильном волнении запел:

И весь вокзал — с сигнальными звонками, телеграфными проводами, гудевшими в ночном тумане паровозами, которые, маневрируя, окутывались свистящим паром, — все, казалось, участвовало в этой песне. Все пело. Ветер играл волосами мужчин, снявших фуражки; по серьезным лицам женщин, певших с закинутыми головами и широко открытыми глазами, медленно текли слезы. Ненад чувствовал себя как в церкви. Он тоже снял шапку. И ясно ощутил, как теплое дыхание бога правого коснулось его влажного лба; он весь напрягся. Потому что присутствие бога было несомненно: оно отражалось на лицах всех.