Бранимир Чосич - Скошенное поле

И хотя «Шабаш ведьм» — произведение страстной и одаренной молодости — по своей правдивости значительно совершеннее обоих сборников рассказов, все же и здесь много литературной бутафории и условностей. Продолжая повествовательную манеру Светолика Ранковича и Милутина Ускоковича, под непосредственным руководством своего учителя Момчила Милошевича [2] Светолик Ранкович (1863—1899) — крупный сербский реалист; Милутин Ускокович (1884—1915) — видный сербский писатель; Момчило Милошевич (1889—1975) — сербский литературный и театральный деятель. (Примеч. ред.) , создателя искусственных цветов в литературе, Чосич старается облечь свою тонкую чувствительность и обостренный вынужденным одиночеством талант наблюдателя в форму доступной, гладкой и занимательной «литературной» прозы. Чосич до наивности беззаботно относится к смыслу и значению созданных им образов и поднятых проблем, он с юношеским задором отдает все силы созданию «литературы»: стремится писать правильными по форме, красивыми фразами, прочно строить композицию. Поэтому «Шабаш ведьм», несмотря на ряд реалистических моментов в описании представителей послевоенного поколения, все же создает впечатление произведения легковесного, поверхностного, произведения без глубокой субъективной, моральной и художественной основы.

Следующая книга Бранимира Чосича, роман «Два царства» (1929), наиболее полно отразивший особенности его раннего творчества, является высшим достижением первого периода. И в то же время благодаря появлению новых элементов роман стал как бы перепутьем в литературном развитии автора, началом нового и более плодотворного периода. Если до сих пор Чосич писал, не заботясь об общественном смысле своих произведений, не заботясь о выводах, которые можно из них извлечь, то в «Двух царствах», по словам Милана Богдановича [3] Милан Богданович (1892—1964) — один из наиболее известных современных югославских критиков и литературоведов. (Примеч. ред.) , он поднимает важные проблемы, проводит определенную мысль, определенную мораль.

Тема этого романа, отчасти подготовленная «Шабашем ведьм» и рассказом «Гори… гори!», снова взята из жизни высшего столичного общества. Но в отличие от первого романа, где это общество выведено объективистски, без всякого осуждения со стороны автора, в «Двух царствах» оно изображено в определенной перспективе, являясь как бы иллюстрацией определенного тезиса, определенной морали, может быть, даже философии.

В идейной основе романа лежит борьба «добра» и «зла», столкновение двух понятий — корыстолюбивого и христиански-самаритянского, дилемма: царство земное или царство небесное. Марко Ристич [4] Марко Ристич (р. 1902) — известный югославский критик. (Примеч. ред.) был прав, когда в своем отрицательном отзыве на этот роман высмеивал его идейную основу.

«Было бы жестокостью, — писал он, — анализировать идеологию, которая ни на мгновение не выходит за пределы наиболее условных дуалистических схем: добро — зло, материя — дух, идеализм — материализм (в торгашеском, а не философском смысле), муж — любовник, эгоизм — самопожертвование и т. д.».

Создавая свое произведение на искусственной метафизической основе, Чосич так построил его, что моральный идеал (все же только идеал!) писателя: добро, благородство и духовное начало, то есть царство небесное, одерживает победу над злом, подлостью и материальным началом, то есть царством земным. Реалистическое видение жизни, являющееся отличительной чертой писателя, чувствуется в целом ряде верно подмеченных и поставленных тем, но нарушается заранее предрешенным развитием интриги, конфликтов, выводами, не зависящими ни от психологических причин, ни от закономерностей общественной жизни, и, кроме того, недостаточно художественно мотивированными.

Чтобы последовательно провести свою идею, которая по мере того как она удалялась от общественной и психологической необходимости, предъявляла к автору все большие и неожиданные требования, Чосич прежде всего предал своих героев, затем нарушил естественное развитие фабулы и, наконец, обманул самого себя, свою творческую совесть художника.

Позднее, когда Чосич, наконец, увидел выход из заколдованного круга, он так отозвался об этом романе:

«В те годы я твердо верил, что знаю, что такое искусство и чего я хочу от него. Кульминационным пунктом того периода, несомненно, был роман «Два царства», который в идейном смысле и завел меня, несмотря на мою самоуверенность, в тупик. То, что мои идеи оказались несостоятельными для объяснения мира, было для меня самым горьким разочарованием. Как жаждал я в свои двадцать четыре года, чтобы эти «вечные истины» стали истинами и для меня! А они между тем были таковыми только до тех пор, пока я о них писал. Теперь я не стыжусь своего тогдашнего мистицизма или псевдомистицизма. Хочу только заверить, что, когда я писал, я верил в них».

Итак, даже согласно критической оценке самого автора, роман противоречив, этическая, по существу мистико-православная, основа произведения не согласуется с внутренним его содержанием, питающимся в лучшей своей части из источников царства земного. Однако не следует забывать, что в эволюции Чосича как писателя это произведение, несмотря на ошибочную устремленность к какой-то невидимой и туманной цели, само по себе представляло положительное явление. Оно ознаменовало начало беспокойства и заботы писателя о значении и смысле всего, что он любил и что ненавидел, что вызывало у него восторг и содрогание. Перед его творческим взором возникло здание из сплава опыта и воображения.

Роман «Два царства» привел Чосича к творческому кризису, к внутреннему кризису веры, который всегда является благородным признаком живой писательской совести, понимания им своей ответственности перед людьми. Из подобного кризиса художник выходит либо сломленным, не сумевшим найти выход, либо победителем, перед которым открываются новые пути, новые возможности и новые неизведанные радости творческих открытий и проникновений в смысл человеческого существования, в цель жизни.

К этому первому периоду литературной деятельности Чосича следует отнести еще одно произведение совсем особого рода: «Десять писателей — десять бесед» (1931). Чосич печатал в журнале «Слово и образ» беседы с нашими писателями. В дальнейшем, считая, что в этих беседах много ценного для будущего историка литературы, часть их он выпустил отдельной книжкой. Беседы по своему материалу не представляют большого интереса (за исключением беседы с Борисавом Станковичем [5] Борисав Станкович (1876—1927) — крупнейший представитель сербского реализма XX века. (Примеч. ред.) ), но в них нашел отражение Чосич-писатель: его исключительная любовь к литературе в кавычках и без кавычек, его благородное, а иногда и наивное отношение к чужому красноречию и бахвальству, его легкая, скорее занимательная, чем серьезная, манера изложения, его умение несколькими штрихами охарактеризовать собеседника, что показывает в нем меткого наблюдателя и зрелого писателя. В этих беседах сам Чосич по существу совсем незаметен. Его «я» выявляется косвенным образом по тому, как и о чем он ведет разговор, по тому, что привлекает его внимание. Для психологического портрета Чосича как человека и писателя эти интервью могут дать интересный материал.