Бранимир Чосич - Скошенное поле

— Старушки-то не видно уже целый день, — проговорил Марич из окна сквозь нечесаную бороду.

При этих словах все вспомнили, что не видели m-lle Бланш не только сегодня, но и вчера.

— Не заболела ли? — Госпожа Огорелица сокрушенно качает головой. — У каждого свои заботы… грех, да и только.

Буйка поглядывает из-под своих растрепанных волос. Госпожа Марич, не решаясь переступить порог подвала, заглядывает снаружи вниз на желтую закрытую дверь m-lle Бланш. Лела тихонько спускается и стучит. Молчание. Снова стучит, дергает ручку. Дверь заперта.

— Мадемуазель, мадемуазель… — зовет она тихо, потом все громче; наконец, ударяет кулаком в дверь.

Молчание.

— Надо сообщить кому полагается, — говорит Марич, который следит из своего окна за всем, что происходит во дворе.

Буйка бежит за Байкичами, и те сразу приходят. Ненад опрометью бросается за жандармом. Ясна стучит в квартиру хозяйки.

Наконец появляются власти. Перед входом в подвал совещаются. Хмурый босниец ударяет прикладом, но дверь не поддается.

Время идет. Пришел еще один полицейский, и вдвоем они легко выламывают дверь. Они принуждены остановиться на пороге — из комнаты несется страшный смрад, — потом входят. На кровати, покрытая грязным тряпьем и рваным одеялом, лежит на спине m-lle Бланш с темным, распухшим лицом и полуоткрытыми почерневшими губами. Подле кровати стул. На нем горшочек с остатками грязной проросшей картошки, вырытой из земли.

— Вот так старуха! — восклицает жандарм.

В это время другой, скрытый дверью, снимает со стены золотые часики на длинной, потускневшей старинной цепочке. Последняя память о comte Balabanoff.

По деревянным ступенькам раздалось топанье тяжелых солдатских башмаков. Сразу послышался резкий стук в дверь. Кто-то нажал на ручку, и она подалась.

— Алло… вы та самая учительница? — Грубоватый солдат протягивает побледневшей Ясне записку, на которой значится ее имя, трижды подчеркнутое красным карандашом. — Следуйте за мной. Шнель, шнель [20] Быстро, быстро (нем.) . .

Ясна не посмела спросить куда. Она надевает пальто, забывает поцеловать Ненада и идет за солдатом. Как только она закрыла дверь, бабушка повязала голову черным платком и послала Ненада проследить, в какую сторону пойдут Ясна с солдатом. Потом торопливо приготовила узелок с теплой сменой, положила туда немного еды и тоже поспешно вышла. Ненад, стоявший на углу улицы, махнул ей рукой. Когда бабушка подоспела, Ясна уже спускалась по Александровой улице, обсаженной молодыми липами. Бабушка с Ненадом шли за ней до Гувернмана, куда солдат ввел Ясну.

В коридоре он передал ее другому солдату, а сам с запиской исчез за какой-то дверью. В коридоре ожидало еще несколько вызванных. Мучительно, невыносимо долго тянулось время. Ясна едва стояла на ногах.

За высокой дверью у большого стола сидел, склонившись над бумагами, молодой офицер. В первую минуту Ясна увидела только розовое темя, просвечивающее сквозь редкие шелковистые белокурые волосы; как раз посредине, до самой начинавшейся плеши, шел прямой пробор. Офицер поднял голову. В руках он вертел почтовую открытку, текст которой местами был подчеркнут красным карандашом.

— Это вы писали? — Два холодных голубых глаза уставились в лоб Ясны, и то, что она не могла поймать взгляд этого человека, еще больше ее волновало.

— Я.

— Кто это Слободан Углешич?

— Мой кум.

— Он вас крестил, или вы его?

— Ни то, ни другое. Мои родители венчали его родителей.

— Ну, какое же это кумовство?

— Мы считаем себя кумовьями.

— Что это за имя — Слободан? В календаре такого нет. Его родители, очевидно, были большими патриотами. Можете ли вы мне сказать, где они, что они?

— Они умерли.

— А этот Слободан Углешич кто такой?

— Старший чиновник министерства финансов.

— Был!..

Офицер улыбнулся своей догадке. Блеснувшие два золотых зуба изменили выражение его лица.

«Не может быть, чтобы из-за этого», — подумала Ясна. Ладони у нее стали влажными от пота. Она вся дрожала. Время шло медленно, а офицер продолжал неустанно задавать все новые и новые вопросы. В наступившей минутной тишине часы на здании пробили одиннадцать. В окно врывался солнечный день. Ясне был виден бронзовый затылок князя Михаила.

— Мича… кто это Мича?

Ясна пробормотала что-то как в бреду.

— Студент?

— Да.

Не раз Ясна убеждалась в том, что офицеру известно все как о ней, так и о ее семье, и бог знает почему он задает все эти вопросы. Покуда она раздумывала, офицер вдруг спросил:

— Какое место он занимал в народном ополчении?

Ясна заколебалась.

— Он не был…

— Он был, — резко прервал ее офицер. — Мало того, он и сейчас не в регулярной армии, а в комитах.

— Ах, нет, нет, не в комитах.

— Ну, с добровольцами, что одно и то же. Почему он не в регулярной армии?

— Его не приняли, забраковали.

Офицер снова улыбнулся. Он взял открытку.

— Можете ли вы объяснить, что значит: «О Миче ничего не знаем, сообщи нам как о ребенке. Мать беспокоится». Почему «как о ребенке»? Что за таинственность? Кто это «мать»?

— Моя мать.

— Но что значит «как о ребенке»? Очевидно, шифр какой-нибудь? Почему вам должны сообщить «как о ребенке»? Не подразумевается ли под словом «мать» Сербия? Но тогда кто же «ребенок»?

Ясна смотрела прямо перед собой и ничего не видела. Она не ответила.

— Чем меньше вы будете упорствовать, тем снисходительнее отнесется к вам Управление оккупированными областями. Признайтесь, это условные знаки. Что это за знаки? Каково их значение? Обращаю ваше внимание на то, что, если нам самим удастся разобрать шифр, с вами поступят так, как поступают с изменниками.

— Это не шифр, это не шифр, уверяю вас! — бормотала Ясна.

Часы пробили половину. В боковые двери без стука вошел мужчина, весьма благовоспитанный, вскользь взглянул на Ясну и подошел к столу. Он обменялся с офицером несколькими словами по-немецки и снова посмотрел на Ясну. Тут только она его узнала и смутилась. Он тоже вздрогнул и продолжал прерванный разговор, повернувшись к ней спиной. Ясна видела затылок князя Михаила. У этого самого памятника в 1908 году {16} 16 У этого самого памятника в 1908 году… — 7 октября 1908 г. в Сербии было получено известие об аннексии Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины. Это вызвало острое недовольство в Сербии, поскольку означало усиление империалистической и колонизаторской политики Австро-Венгрии на Балканах и затрудняло объединение югославянских народов. В Белграде, на Театральной площади, у памятника князю Михаилу, в знак солидарности с Боснией и Герцеговиной состоялись митинги и манифестации. , стоя под флагом, молодой человек с небрежной прической поэта читал с пылающим лицом, держась за сердце, свои стихи: