Бранимир Чосич - Скошенное поле

Андрей молчал.

— Почему вы молчите? Вам этот план не нравится? О чем вы думаете?

— Думаю, — раздельно ответил Андрей, — что те, у кого есть деньги, великолепно умеют выбирать себе помощников.

— Это в мой огород?

— И в мой. Это касается нас и тех, кто нам платит.

— Не понимаю.

— Все равно, Байкич. Я люблю тебя. Ты неопытен, но все делаешь со страстью и преданностью. Ты самый идеальный тип для эксплуатации. Как, впрочем, и я. А Бурмаз, хоть он и некультурен, испорчен, а как поэт просто тупица, — лучший психолог, чем все мы вместе взятые. Потому он и самый опасный. Они умеют оценить человека и подыскать такого, какой им нужен. Они не эксплуатируют непосредственно. Они выбирают молодых людей с амбицией, вроде тебя, и, облекая их своим «доверием», превращают в те щипцы, которые таскают для них каштаны из огня. Если ты выдержишь и, сохранив свою наивность, будешь смотреть на свое призвание отвлеченно, идеалистически, ты сделаешься великолепным журналистом, но никогда не станешь на ноги. Вроде меня. Но я этого тебе не желаю. Я не являюсь лучшим образцом. Пропащего человека не надо брать в пример.

Пока Байкич, смущенный, искал ответа, в редакторский зал влетел Бурмаз. Он возвращался от директора, красный, возбужденный, сильно надушенный. Еще с порога он начал с дружеских изъявлений:

— …А то, что я сказал вам два дня тому назад, Байкич, не принимайте близко к сердцу. Нет, нет, позвольте, не оправдывайтесь, я прекрасно вижу, что вас затронула моя солдатская грубость, и мне остается только извиниться. Но вы сами понимаете, учреждение без дисциплины… например…

— Совершенно верно. Я все отлично понял. На работе вы редактор, а я секретарь. Иначе не может и быть. — И Байкич вкратце изложил Бурмазу свой план образования летучей группы репортеров.

— Прекрасно. Кого вы имеете в виду?

— Всех молодых. Йойкич и Шоп у телефона; Десница, Николич, Стойков и тот новенький лохматый разбойник работали бы на местах. Один бы получил Земун и Панчево с белградской пристанью, второй — Чукарицу, Топчидер, Дедине и Раковицу, третий — Цветкову корчму и близлежащие пригороды с деревнями, четвертый — городские объекты. Они собираются там, где это всего важнее, и по собственной инициативе интервьюируют и фотографируют или ищут свидетелей. Если мы вечернему выпуску уделим столько же внимания, сколько утреннему, то сумеем ежедневной хроникой забить все остальные газеты.

— Зайдите к господину директору.

Проходя по коридору, отделенному от зала стеклянной перегородкой, Бурмаз рассказывал Байкичу, а Андрей слышал каждое слово:

— Я написал половину замечательного рассказа, замечательного рассказа! Главная тема — дождь. И вот подите же, у Марковца грипп, и я принужден ежеминутно ездить в эту проклятую скупщину. Так я совсем измотаюсь…

Дверь отворилась и закрылась. Тишина. Где-то в глубине здания гудит ротационная машина, отчего дрожат стены, пол и все предметы. Андрей, сидевший неподвижно, встрепенулся, вынул из стеклянного мундштука (подарок Байкича) окурок сигареты, бросил его на пол, схватил стакан с остатками подслащенной теплой ракии (по рецепту Пе́тровича, как профилактика против гриппа) и высосал ее каплю за каплей. Потом, не зная что делать, взял перо и начал работать над своей частью материалов на завтра. Так как это был день «странички для детей», Андрей взялся за продолжение «Приключений обезьяны Джоки, когда она была у попа Проки»:

Когда Байкич вернулся от директора, Андрей уже писал третий куплет, который начинался так:

— Послушайте, Андрей, — начал Байкич, по-видимому весьма довольный. — Бросьте писанину. Ни вы, ни я уже не поспеем к ужину. Что вы скажете насчет чевапчичей?

— Чевапчичей? В любое время…

Удручающие дни гриппа и общей неразберихи миновали. Старые сотрудники возвращались на свои места. У Байкича теперь было время заняться настоящим делом, оставив ножницы и клей в исключительное пользование Андрея. Он ввел новые рубрики (между прочим, одну небольшую, но язвительную, на первой странице: «Знайте!»); уговорил Бурмаза пригласить постоянного карикатуриста; приучил сотрудников при каждом крупном происшествии — самоубийстве, банкротстве, разводе — докапываться до социальных причин; выпустил анкету о санитарном состоянии города, о ночной работе булочников, о питьевой воде, о квартирах; стал давать пространный репортаж с множеством убедительных фотографий. Ни Бурмаз, ни Распопович ему в этом не препятствовали. Вокруг «Штампы» сгруппировались передовые писатели и художники, для которых Бурмаз отвел в газете постоянное место. «Штампа» явно приобрела окраску либеральной, передовой и свободомыслящей газеты. И тут Байкич испытал первое разочарование, так как глаз Бурмаза бдительно следил, чтобы «Штампа» при своем гуманитарном и либеральном направлении оставалась в рамках буржуазной благопристойности. Гуманность, но без оскорбления видных лиц, либерализм, но без нарушения священных традиций.

Несколько раз в напечатанных номерах Байкич замечал статейки или краткие извещения, которые не проходили через него и не совпадали с информацией, какой он располагал. Весь материал, доставляемый сотрудниками, поступал к Бурмазу через его руки; единственный путь, каким эти вести могли попасть в газету, шел через кабинет директора, или Бурмаз их черпал из личных источников. Байкич решил, что допускаемые ошибки объяснялись недостаточной осведомленностью. Он обратил на это внимание Бурмаза; в данном случае дело касалось отмены торгов на просмоленные шпалы.

— По имеющимся у меня сведениям, право на стороне правительственных органов, а не этого общества. Между тем наше сообщение…

— Да не может быть? — И Бурмаз внимательно прочитал заметку (при этом ясно было, что читает он ее не в первый раз) и отметил красным карандашом. — Это ошибка. Я посмотрю…

И на этом все кончилось. Байкич ожидал опровержения, но Бурмаз его не дал. Только через несколько дней пришло официальное опровержение от соответствующего учреждения, но оно уже потеряло смысл, и Бурмаз его не пропустил, так как торги были отменены, а право на новые осталось за тем же обществом. В другой раз Бурмаз встретил Байкича довольно резко.

— Знаю, знаю! Позвольте обратить ваше внимание на то, что и я слежу за всем, что происходит в газете.

Таким образом, в точную информацию стала вкрапливаться и ложная.

«Главное, — рассуждал Байкич, — что я за это морально не отвечаю. И, кроме того, я исполнил свой долг — предупредил».