Жорж Санд - Лавиния

Лавиния удалилась.

— О женщины! Суетность никогда не оставляет вас! — вскричал Лионель, оставшись один.

Он отправился в гостиницу, где Генрих уже давно с нетерпением ожидал его.

— Что за нелепости, Лионель! — закричал ему Генрих. — Вот уже больше часа, как я тебя дожидаюсь! Что это такое? Два часа для такого свидания!.. Ну, на коня и в путь — по дороге ты мне все расскажешь!

— Прощай, Генрих. Скажи мисс Маргарите, что валику, который уложили вместо меня в постель, сделалось гораздо хуже. Я остаюсь здесь.

— Небо и земля! Что я слышу? — вскричал Генрих. — Ты не хочешь ехать в Люшон?

— Я поеду туда в другой раз, а теперь остаюсь здесь.

— Да это невозможно, ты бредишь! Уж не помирились ли вы с Лавинией?

— Ничего не знаю. Я устал, у меня сплин. Я остаюсь…

Генрих не знал что думать. Он истощил все свое красноречие, стараясь увлечь Лионеля, но, не успев в этом, слез с лошади и, бросив конюху поводья, заговорил иначе.

— Хорошо, если так, то и я остаюсь. Все это кажется мне так забавно, что я хочу знать, чем это кончится. Бросаю все любовные затеи Баньера, мою провансалку — благородный друг мой, сэр Лионель Бриджемонд, дает комическое представление, и я во что бы то ни стало буду его зрителем!

Лионель отдал бы все на свете, чтобы избавиться от своего ветреного и веселого товарища, но это было невозможно.

— Если ты непременно решился остаться со мной, я предупреждаю тебя, что мы сейчас отправимся на бал.

— На бал?.. Прекрасно! Танцы — самое лучшее лекарство от сплина и усталости.

Через полчаса они были там.

Лавиния танцевала с графом де Моранжи. Лионель никогда еще не видал, как она танцует. Когда она приехала в Англию, ей был известен только один болеро, и она никогда не позволяла себе танцевать его под пасмурным и угрюмым небом Великобритании. Впоследствии выучилась она нашим кадрилям и танцевала их с пламенным выражением испанки, умеряя роскошь и порывы его английской скромностью приличий. Многие становились теперь на стулья, желая лучше видеть, как она танцует. Граф де Моранжи торжествовал. Лионель втерся в толпу зрителей.

Суетно, тщеславно сердце человеческое! Лионель страдал невыразимо. Женщина, столь долго покорная его любви, некогда принадлежавшая только ему и которую некогда никто в мире не осмелился бы исторгнуть из его объятий, — вот она теперь, свободна, горда, независима, окружена обожателями; в каждом взоре окружающих ее встречает награду за прежние страдания и, счастливая настоящим, жестоко мстит минувшему.

Когда Лавиния возвратилась на свое место, и граф отвернулся от нее на минуту, Лионель, незаметно пробравшись сквозь толпу, поднял веер, нечаянно выпавший из рук у Лавинии. Она не ожидала Лионеля — едва не закричала от удивления, и щеки ее приметно заалели.

— Боже мой! Я думала, что вы уже давно на дороге в Баньер!

— Не бойтесь ничего, Лавиния, — отвечал Лионель вполголоса. — Я буду осторожен и не поссорю вас с графом.

Но он решительно не мог ее оставить и скоро пришел просить ее танцевать. Она согласилась.

— Не надобно ли мне попросить на это позволение графа де Моранжи? — сказал он ей.

Бал продолжался до утра. Лавиния была уверена, что бал этот мог кончиться скорее, если бы только ей этого захотелось, но она не хотела. Благодаря беспорядку, который мало-помалу обыкновенно распространяется на каждом празднике с наступлением глубокой ночи, Лионель мог говорить с Лавинией. Очарованный ее красотой, рассерженный соперничеством графа, взбешенный искательствами толпы, каждую минуту бросавшейся между ним и Лавинией, он разгорался давно потухшей страстью, и его самолюбие до того было растрогано, что он возвратился с бала в состоянии нервической раздражительности и совершенно вне себя.

Напрасно старался он заснуть — сон бежал от глаз его. Генрих, успевший влюбиться во всех красивых женщин, бывших на балу, и не пропустивший ни одной кадрили, храпел громко. Наконец он проснулся, протер глаза и сказал:

— Ну, Лионель, клянусь честью! Эта мировая с моей кузиной — чудная история. Не думай обмануть меня, теперь я знаю твою тайну. Когда мы явились на бал, Лавиния была печальна, танцевала рассеянно и как будто нехотя. Едва она увидела тебя, глаза ее оживились, улыбка разыгралась на лице, и как очаровательна, как воздушна была она, когда ты вертелся с ней в быстром вальсе! Она летала по паркету, будто легкий пух, будто прекрасная мечта… Счастливец! В Люшоне у тебя красавица невеста и богатое приданое, а в Сен-Совёре — красавица любовница и торжество!

— Оставь свои глупости, — сказал ему Лионель с досадой.

Генрих оделся прежде Лионеля. Он пошел узнать, что делается, и скоро возвратился, шумя на лестнице во всю мочь.

— Помилуй, Генрих! Оставишь ли ты когда-нибудь эту глупую привычку орать во все горло! Право, можно подумать, что ты беспрестанно гоняешься за зайцами и принимаешь всех, с кем говоришь, за псарей!

— Коня мне, коня! Полцарства за моего коня! — кричал Генрих. — Лавиния уже готова. Она едет в Жедр с десятью такими же миленькими сумасбродками, как она сама, с целой толпой рыцарей и с графом де Моранжи во главе… Не думай, что я хотел сказать, что граф у нее в голове — нет! Он будет только во главе кавалькады… Понимаешь?

— Молчи, клоун! — закричал Лионель. — Лошадей! Мы едем!

Веселая кавалькада опередила их. Жедрская дорога, иссечённая в утесе, идет подле глубокой пропасти и представляет лошадям беспрерывные трудности, а путешественникам — беспрестанные опасности. Лионель пустил свою лошадь во весь галоп. Генрих думал, что его друг рехнулся, но полагая, что честь не позволяла ему отставать, пришпорил также свою лошадь и поскакал вслед за Лионелем. Присоединение их к кавалькаде казалось чудом отваги. Лавиния затрепетала при виде двух безумцев, скакавших во весь опор по краям глубокой бездны. Когда она узнала Лионеля и Генриха, смертная бледность покрыла ее лицо, и она едва не упала с лошади. Граф де Моранжи приметил ее испуг и не спускал с нее глаз. Он был страшно ревнив.

Это еще более разгорячило Лионеля. Целый день оспаривал он у графа каждый взор Лавинии. Трудность говорить с ней, беспокойство скачки, ощущения, рождавшиеся от дивной красоты мест, по которым они проезжали, умные и всегда милые, кроткие ответы Лавинии, искусство ее управлять лошадью, ее смелость и грациозность в верховой езде, ее замечания, всегда естественные и вместе с тем очаровательно поэтические — все это совершенно решило участь Лионеля.

Тягостен был этот день для бедной Лавинии, преследуемой двумя соперниками, из которых ни одному не хотела она оказать предпочтения. Потому-то с особенным удовольствием слушала она любезную болтовню своего шаловливого брата, когда он подъезжал к ней и избавлял ее от двух ее обожателей. Люди, подобные Генриху, — настоящее золото в подобных обстоятельствах.