Эрнст Гофман - Рождественские сказки Гофмана. Щелкунчик и другие волшебные истории

Солнышко между тем весело проглянуло сквозь туман и ярко осветило комнаты; ветерок зашумел в лесу; зяблики, чижи, соловьи радостно затянули свои песенки. Христлиба сидела спокойно и чинно за столом, теребя ленты своего кушака или принимаясь за свое вязание, которое, однако, шло в этот раз почему-то очень плохо. Феликс, которому отец дал в руки книгу с прекрасными картинками, рассеянно перебирал листы, искоса поглядывая на березовый лесок, где обыкновенно играл и резвился по нескольку часов каждое утро.

– Ах! Как там, наверное, хорошо! – вздыхая, шептал он про себя.

Когда же его большая любимая собака Султан, выбежав из дома и побегав некоторое время в лесу, остановилась с громким лаем перед окошком, точно говоря: «Ну, что же ты, разве не пойдешь сегодня в лес? Зачем ты сидишь в душной комнате?», то Феликс не мог более удержаться и громко воскликнул:

– Милая матушка! Пустите меня побегать хоть одну минутку!

Однако госпожа Бракель не слушала его просьбы, а, напротив, строго отвечала:

– Нет, нет, сегодня ты будешь сидеть дома. А то ведь я знаю, что бывает, когда вы с Христлибой отправитесь в лес. Начнете прыгать по пням, по кустарникам, вернетесь домой испачканные, оборванные, так что дядюшка, пожалуй, сочтет вас за грязных крестьянских ребятишек и не поверит, что так мог ходить кто-нибудь из баронов Бракелей, все равно маленьких или взрослых.

Феликс с недовольным видом стал перелистывать свою книгу, проворчав про себя почти сквозь слезы:

– Если наш почтенный знатный дядюшка называет крестьянских детей грязными, то значит, он не видал ни Волльрадова Петера, ни Гентшелеву Лизу, да и никого из нашей деревни, потому что я не знаю, могут ли быть дети милее и красивей.

– Правда, правда! – воскликнула, точно вдруг проснувшись, Христлиба. – А дочка Шульца Гретхен! Можно ли быть лучше, чем она, хотя у нее и нет таких лент на платье, как у меня!

– Полноте болтать вздор! – остановила детей рассерженная госпожа Бракель. – Вы еще не в состоянии понимать, что говорит и думает почтенный господин наш дядюшка.

Словом, никакие просьбы и вздохи детей о том, как хорошо было бы сегодня в лесу, не помогли. Оба, и Феликс и Христлиба, должны были находиться в комнате, что было тем прискорбнее, что и сладкий пирог, стоявший на столе и манивший детей своим аппетитным запахом, должен был оставаться нетронутым до приезда дядюшки.

– Ах! Хоть бы они поскорее приехали! – восклицали они, чуть не плача от нетерпения.

Наконец послышался вдали лошадиный топот, и скоро к крыльцу подкатила карета, такая блестящая и так искусно украшенная золотыми бляхами, что дети ахнули от изумления, никогда не видав чего-либо подобного. Длинный сухой господин вышел из кареты с помощью егеря, откинувшего подножку, и, обняв, не сгибаясь Бракеля, дважды приложил свои щеки к его губам, проговорив:

– Bon jour [29] Добрый день ( франц .). , любезный родственник! Пожалуйста, не конфузьтесь!

Егерь между тем помог выйти из кареты маленькой толстой даме, а затем вынул из нее еще двух детей, мальчика и девочку, очень осторожно спустив их на землю. Феликс и Христлиба тотчас же подошли к высокому господину и, взяв его, как было им приказано родителями, один за одну, а другая за другую руку, поцеловали их со словами:

– Милости просим, многоуважаемый господин дядюшка!

Затем сделали то же самое с приехавшей дамой, сказав:

– Милости просим, многоуважаемая госпожа тетушка!

Обратившись, наконец, к приехавшим детям, оба даже как будто немножко растерялись, впервые увидев такую нарядную одежду.

Мальчик был в великолепных, расшитых золотом панталонах и камзоле темно-красного сукна. На боку у него была прицеплена маленькая блестящая сабля, а на голове надета красная с белым пером шапочка, из-под которой он как-то особенно смешно и глупо выглядывал со своим бледным, одутловатым лицом и маленькими заспанными глазами. Девочка была одета так же, как и Христлиба, в белое платьице, но только с невообразимым множеством бантов и лент. Волосы ее были заплетены в несколько вздернутых кверху кос, а на голове сияла маленькая блестящая корона. Христлиба хотела было дружелюбно взять ее за руку, но та вдруг скорчила такую кислую плаксивую гримасу и так поспешно отдернула руку, что бедная Христлиба даже испугалась. Феликс тоже вздумал было поближе посмотреть на хорошенькую саблю своего гостя, но тот во все горло закричал:

– Сабля! Моя сабля! Он хочет отнять мою саблю! – и, проворно убежав, спрятался за высокого господина.

Феликс покраснел от негодования и крикнул:

– С чего ты взял, что мне нужна твоя сабля?! Глупый ты мальчик.

Последние слова, правда, он пробормотал совсем тихо, но господин Бракель их слышал и строго его остановил словами:

– Ну, ну! Феликс!

Толстая дама между тем сказала:

– Герман! Адельгунда! Не бойтесь! Дети не сделают вам ничего дурного. Не будьте такими капризными.

А сухой господин, заметив: «Они сами познакомятся!», подхватил под руку госпожу Бракель и вошел с ней в дом. Господин Бракель подал руку толстой гостье, а за ней в дом побежали Герман и Адельгунда. Феликс и Христлиба остались одни.

– Наконец-то разрежут пирог! – шепнул Феликс сестре.

– Ах, да, да! – весело воскликнула Христлиба.

– А потом мы побежим в лес! – добавил Феликс.

– И не будем водиться с этими приезжими недотрогами, – подхватила Христлиба.

Сказав это, дети в два прыжка очутились в комнате. Герману и Адельгунде сладкого пирога не дали, потому что это могло, как сказали родители, испортить им желудки. Взамен они получили по сухарику, которые егерь вынул из принесенной коробки. Зато Феликс и Христлиба с наслаждением приложились к сладкому пирогу, который матушка полновесными кусками разделила между всеми присутствовавшими.

Приезжий гость, называвшийся Киприанус фон Бракель, приходился родственником нашему Бракелю, хотя и был родом значительно знатнее его. Он не только пользовался титулом графа, но и носил на каждом из своих верхних платьев по большой, вышитой серебряной звезде. Вышитая звезда была даже на его простыне для бритья, потому, наверное, когда он год назад посещал Таддеуса Бракеля, еще без толстой дамы, которая была его женою, и без обоих детей, Феликс его спросил:

– Вы, верно, почтенный господин дядюшка, король?

Феликс вспомнил одну виденную им картину, где был нарисован король с точно такою же звездой, потому и заключил, что дядюшка тоже король, если носит такие ордена. Дядюшка очень смеялся над этим вопросом и отвечал:

– Нет, любезный племянник, я не король, но верный его слуга и министр и управляю многими людьми. Если бы ты происходил от Бракелей по прямой линии, то мог бы надеяться со временем носить такую же звезду, как и я. Но ты не более, как просто «фон», из которого многого выйти не может.