Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери. Париж [сборник]

Вдруг над головой Феба она увидела другую голову, с мертвенно-бледным, искаженным судорогой лицом и диким взглядом. И около этого лица виднелась поднятая рука с кинжалом. То были лицо и рука архидьякона, выломавшего дверь и выбежавшего из чулана. Феб не мог его видеть. Пораженная страшным видением, девушка замерла, неподвижная, похолодевшая, немая, как голубка при виде ястреба, устремившего свои круглые глаза на ее гнездо.

Она не могла даже крикнуть. Она видела, как кинжал опустился на Феба и снова взлетел вверх, весь окровавленный.

– Проклятье, – проговорил капитан, падая.

Цыганка лишилась чувств.

Когда глаза ее закрывались и сознание заволакивалось туманом, ее губы ощутили прикосновение огня, поцелуй более жгучий, чем раскаленное железо палача.

Очнувшись, она увидала себя окруженной солдатами ночной стражи. Истекающего кровью капитана куда-то уносили. Архидьякон исчез; окошко в глубине комнаты, выходившее на реку, было распахнуто; около него подняли какой-то плащ, думая, что он принадлежит капитану, а вокруг нее говорили:

– Колдунья заколола капитана.

Гренгуар и весь Двор чудес были в смертельном беспокойстве. Уже больше месяца никому не было известно ни что сталось с Эсмеральдой, – это весьма печалило герцога египетского и бродяг, – ни что сталось с козой, что особенно огорчало Гренгуара. Однажды вечером цыганка исчезла, и с тех пор о ней не было ни слуху ни духу. Все поиски не привели ни к чему. Кто-то сказал Гренгуару, с очевидным намерением подразнить его, что встретил Эсмеральду в тот вечер около моста Святого Михаила в обществе офицера. Но этот муж, обвенчанный по цыганскому обряду, оказался философом-скептиком. К тому же ему лучше, чем кому-либо, была известна чистота его жены. Он по опыту знал, какую непреодолимую силу представляли собой амулет и добродетель самой цыганки, и с математической точностью рассчитал сопротивление, которое они могут оказать нападению. На этот счет он был совершенно спокоен.

Тем необъяснимее было для Гренгуара исчезновение Эсмеральды. Оно его глубоко опечалило. Он бы даже похудел, если бы для него существовала такая возможность. Он все оставил, даже свои литературные занятия, даже свою большую работу «De figuris regularibus et irregularibus» [116] «О правильных и неправильных оборотах речи» ( лат. ). , которую собирался напечатать на первые деньги, которые у него появятся. Он бредил книгопечатанием с тех пор, как увидел книгу Гюга де Сен-Виктора, Didascalon, напечатанную знаменитым шрифтом Винделина Спирского.

Двор чудес в Париже. Художник – Эжен Бейер. 1800-е гг.

«То были отверженцы природы и общества; стоя на одной ступени, они помогали друг другу»

(Виктор Гюго «Собор Парижской Богоматери»)

Однажды, грустно бредя мимо здания Ла Турнель, он увидал группу людей, толпившихся у дверей Дворца правосудия.

– Что там такое? – спросил он у одного из выходивших оттуда молодых людей.

– Не знаю, сударь, – отвечал молодой человек. – Говорят, судят какую-то женщину, убившую военного. Тут, кажется, замешано колдовство. Епископ и консисторский судья вступились в это дело, мой брат, архидьякон, с головой ушел в него. Мне надо было поговорить с ним, да я так и не добрался до него – такая там толпа! Это ужасно досадно, потому что мне нужны деньги.

– Желал бы иметь возможность ссудить вас ими, молодой человек, только у меня карманы продырявились не от денег, – сказал Гренгуар.

Он не посмел сказать студенту, что знает его брата архидьякона, к которому он не заходил со времени встречи в церкви и чувствовал себя виноватым в этом.

Студент пошел своей дорогой, а Гренгуар стал подниматься по лестнице вслед за толпой, направлявшейся в первую камеру палаты. Принято утверждать, что ничто так не способствует рассеянию меланхолии, как зрелище уголовного процесса, – настолько забавна глупость судей! Толпа, в которую вмешался Гренгуар, двигалась и толкалась молча. После медленного скучного топтания по темному коридору, извивавшемуся в старом здании, Гренгуар достиг низкой двери, ведшей в зал. Благодаря своему высокому росту он видел происходящее через головы колыхающейся толпы.

Зал был обширный и темный, отчего казался еще больше. Смеркалось. В длинные стрельчатые окна проникали только бледные лучи, погасавшие, не достигнув свода, представлявшего огромную решетку из балок, покрытых множеством вырезанных на них фигур, которые, казалось, двигались в полумраке. На столах местами уже горели свечи. Свет от них падал на головы согнувшихся над кипами бумаг писцов. Передняя часть зала была занята толпой; направо и налево сидели судейские и стояли столы. В глубине, на эстраде, сидели многочисленные судьи, последние ряды которых тонули в темноте, – неподвижные, мрачные лица! Стены были усеяны изображениями лилий. Над судьями неясно виднелось большое распятие, и повсюду сверкали пики и алебарды, на остриях которых огненными точками отражался свет.

– Что это за господа, сидящие, как прелаты на соборе? – спросил Гренгуар одного из соседей.

– Направо советники первой камеры палаты, налево – судебные следователи. Низшие чины – в черном, а высшие – в красном.

– А там, выше, кто этот толстяк, что так потеет?

– Господин председатель.

– А эти бараны позади него? – продолжал расспрашивать Гренгуар, не любивший, как мы уже сказали, магистратуру; может быть, причиной тому была злоба, которая осталась у него по отношению к суду со времени его драматических злоключений.

– Это все господа следователи королевской палаты.

– А перед ними – этот кабан?

– Это королевский секретарь парламента.

– А направо – тот крокодил?

– Мэтр Филипп Лелье, чрезвычайный королевский прокурор.

– А налево – этот толстый черный кот?

– Мэтр Жак Шармолю, королевский прокурор духовного суда, и господа члены консистории.

– Что же делают здесь все эти господа? – спросил Гренгуар.

– Судят.

– Кого? Я не вижу подсудимого.

– Это женщина, сударь. Вы не можете ее видеть. Она обращена к нам спиной, и толпа закрывает ее. Она там, где вы видите группу стражей с бердышами.

– Что это за женщина? – спросил Гренгуар. – Вы знаете ее имя?

– Нет; я только что пришел. Думаю только, что дело идет о колдовстве, потому что консистория присутствует на суде.

– А! Так мы увидим, как все эти господа в мантиях станут поедать человеческое мясо. Что же, зрелище, как всякое другое!