Иозеф Грегор-Тайовский - Избранное

Дедушка возвращался с поля уже затемно, с полной сумкой грибов, каких-нибудь фруктов или целебных трав, успевал рассказать до сна обо всем, что он видел и где побывал после обеда. Смотря по тому, какая пора была на дворе, рассказывал, что картошка уже зацвела, или о том, что плодов, слава богу, будет много; травы на лугах нынче хороши, да только кое-где с краю пастухи малость потравили; в лесу на нашей делянке парни срубили молодой бук, — небось подпасок срезал верхушку на рукоятку кнута — «попадись он мне!».

Ясно было, что он обошел все свои владения. Мы, слушая его, готовили грибы или лакомились фруктами.

— Вот оно как выходит… Расти для вас черешни на печке, то-то ладно было бы, а? — добродушно выговаривал нам дедушка, счастливый тем, что вдоволь находился и увидел, чем его господь нынче благословил, сколько и чего он сможет отложить для «наших деток», как он называл нас, внучат.

И так шло от весны до зимы. Зиму дедушка не любил, и когда женщины принимались ахать, как они надрываются, он тотчас осаживал их:

— Отоспитесь зимой, за прялкой или на посиделках. А я вас буду обкуривать, так что будет вам как в раю. Чего вам еще?

И мы невольно смеялись.

Теперь вы видите хотя бы из моего рассказа, что вся его жизнь проходила в труде и заботах — такой она была до самого конца.

Дед был невысокого роста, но коренаст. Из-под черных бровей под выпуклым лбом добродушно глядели небольшие голубые глаза. Бороду он брил, усы подстригал, а когда умер — семидесяти шести лет, — у него были целы все зубы, а темные волосы почти без седины, лишь немного поредели на темени.

Похоже, что он никогда всерьез не болел, но шрамов после порезов и всяких следов, оставленных топором, санями, телегой и не знаю чем еще, у него на теле было не счесть. Дедушка был смел, предприимчив, а такому человеку синяков и шишек достается больше, чем тому, кто сидит за печкой. Не раз он с опасностью для жизни залезал на спиленное, но не упавшее дерево, чтобы, обрубив на нем сучья, повалить его.

— А что было делать? Глядеть на него? — объяснял он свою смелость.

Старый шахтер, рудничный рабочий, он спускался в штреки старых шахт и рудников, надеясь, что паны откроют новые шахты и начнут добычу, тогда его «детям будет лучше, и у людей будет заработок».

И все же по-настоящему он жил только в поле; когда ему случалось не выйти в поле хоть один день, он ощущал себя как в оковах. А если порой приходилось сидеть дома, когда вдруг зарядит дождь, он то и дело выходил на крыльцо — нет ли где просвета в тучах. Если дождь не прекращался день-два, он шел во двор и бранился с «небесными жителями» — не пора ли перестать поливать, чего это им приспичило именно теперь, когда всего нужней солнце и тепло.

По его представлениям, господь бог был всего лишь своего рода верховным правителем мира, и будничные дела, такие, как дождь, мороз, снег, он поручал другим, бог весть каким «небесным жителям», которые, мол, порой делают миру наперекор.

— Это теперь дед попритих, состарился уже, а в молодости-то вот был неуемный! Господи, всего и не расскажешь, сколько мы труда положили, лишь бы вам и детям вашим лучше жилось, да чтоб не пришлось начинать на пустом месте, как мы начинали. У дедушки было несколько золотых скоплено, да у меня кое-что, заработала в служанках, — вспоминала бабушка, когда я принимался расспрашивать об их прежней жизни.

Они оба были из бедных семей, где ни в чем не было достатка, — в избытке были только дети. Дедушка, когда мы от какой еды воротили нос, любил вспоминать, как его мать на ужин мелкие картофелины им, и не помаслив, давала по три-четыре штуки каждому. А бабушка, сирота, пошла с восьми лет в услужение. Служила она и когда дедушка на ней женился; причем все произошло так необычно, что вы просто не поверите. В третий раз они увидели друг друга на венчании.

Дело в том, что дедушкины родители, задумав его женить, приглядели ему в дальней деревне не молодую уже вдовицу, к которой он должен был пойти в примаки. Отправился он со своим крестным отцом свататься.

Вдовица ждала их, выставила угощение и все похвалялась своим добром (у нее и корова, и теленок, и земельный надел, и дом), так что крестный отец, не будь женат, глядишь, и перебежал бы дорогу крестнику. И он уже завел разговор о сватовстве.

Да только у дедушки-то на уме было другое. Она ему к тому же и не нравилась, вот он и подумал: «Такая богачка, а я гол как сокол; потом еще попрекать меня станет».. Он хотел как можно скорее дать ходу, подмигивал крестному, наступал ему на ногу, чтоб тот вышел с ним на минутку перемолвиться. Но крестный и ухом не вел, втемяшилось ему одно — сговорить вдовицу, и все тут. Что оставалось делать крестнику? Шепнул крестному на ухо, что подождет его за деревней, и прочь из избы.

На нижнем конце деревни он прислонился к забору у какого-то дома и стал дожидаться.

По двору сновала девушка, напевая за работой, так что пение ее разносилось далеко вокруг. Дед невольно засмотрелся на нее, а потом и окликнул:

— Как тебя зовут, милая? Ты хозяйская дочка? Или служишь тут?

— Зузка, а что? Служу. А ты чей? — со смехом отвечала она.

Дед сказал ей, откуда он, и добавил:

— Жениться вот собираюсь, может, пойдешь за меня? Я не шучу.

Девушка засмеялась, вбежала в дом и вскоре вышла снова — с хозяином и хозяйкой. И дети выбежали, смеясь, хотя взрослые и прогоняли их назад в сени.

— Ну, что ж, парень, заходи, гостем будешь, — пригласил хозяин, когда дедушка приподнял шляпу, — дай-ка поглядим на тебя.

— А что ж, и зайду.

И все пошли в дом. Дедушка рассказал все как есть — кто он, откуда, где был и что Зузка-де ему приглянулась, он и сам не знает, как это вдруг получилось, но если она согласна, он возьмет ее в жены.

Они было и посмеялись вдоволь, но увидели, что он не прощелыга какой, к тому же дедушка еще послал одного из детей за крестным к вдовице. Тот пришел, и девушка согласилась, а через три недели они поженились.

О том, как они начинали жизнь, как у них не было ничего, не стоит и вспоминать, — ведь почти все сбережения ушли на свадьбу.

Но бог благословлял их неустанный труд, и когда старшая дочка пошла в школу, у них было уже полдома и полоска земли. Летом дедушка работал на шахте посменно: одну неделю в ночь, другую в день; всегда урывал от сна; ну, а он понимал и в плотницком деле и в кузнечном немного; зимой, когда не строили домов, мастерил из дерева курительные трубки, надевал на них всевозможные медные и бронзовые крышечки — глядишь, и за это кое-что перепадало. Но такими мелочами занимался, коль и впрямь уж не находилось другой работы.

Благословил их бог и вторым, а потом третьим ребенком, и дедушка с бабушкой стали работать еще усерднее, чтобы прокормить детей.