Робертсон Дэвис - Мятежные ангелы. Что в костях заложено. Лира Орфея

– И не подумаю, – сказал Пауэлл. – Последний, заключительный акт происходит в большом зале Артурова дворца в Камелоте. Артур возвращается с победой, хоть и раненый. Он рассказывает о битве, в которой сражался, и о рыцаре в черных доспехах, который вызвал его на поединок. Казалось, что Артур уже побежден, – он упал с коня и мог лишь прикрыться щитом, когда Черный рыцарь уже собирался нанести ему coup de grâce… [310] Удар милосердия (фр.) .

– Что нанести? – переспросил Холлиер.

Пенни накинулась на него:

– Coup de grâce, Клем! Ну ты же знаешь – прикончить его. Не отвлекайся. Ты все время задремываешь.

– Ничего подобного.

– Еще как. Сиди прямо и слушай.

– Так вот, как я сказал, Черный рыцарь уже собирался нанести ему coup de grâce , когда увидел изображение Богоматери на щите. Засим Черный рыцарь повернулся и бежал, и Артур, хоть и раненый, остался в живых. Артур поет хвалу Богоматери, которая спасла его от верной гибели. Вечная Женственность, понимаете?

– Das Ewig-Weibliche , – согласилась доктор. – Идиота-мачо хорошенько проучили. Дальше.

– Все очень рады, что Артур вернулся. Но у самого Артура неспокойно на душе. Он знает, что у него есть заклятый враг. Тут появляются несколько рыцарей, ведя с собою Черного рыцаря – Мордреда. Артур поражен, что его племянник, сын его любимой сестры, ищет его смерти. Мордред высмеивает Артура как глупого идеалиста, ставящего честь превыше власти, и показывает ножны Калибурна, без которых, как он говорит, власть бессильна и все решает меч. Он вызывает раненого короля на битву. Гвиневра выхватывает у него ножны и умоляет короля вложить в них Калибурн, но король не желает об этом и слышать. Они с Мордредом сражаются, и король снова ранен. Пока он умирает, Гвиневра и Ланселот признаются в своей преступной любви. Но – и это кульминация всего сюжета – Артур выказывает чрезвычайное величие души и объявляет, что величайшая любовь – это любовь к ближнему и она выражается не только в физической верности; его любовь и к Гвиневре, и к Ланселоту сильнее той раны, которую они ему нанесли. Он умирает. Картина тут же меняется на Волшебное озеро, по волнам которого Артур уплывает на погребальном челне в туман. При нем только Мерлин, который в последний раз вкладывает Калибурн в ножны и бросает его обратно в воду, откуда он когда-то появился. Артур уплывает к Острову Снов. Занавес.

Даркур и Мария захлопали. Но Холлиер остался недоволен:

– Вы слишком много людей побросали по дороге. Что случилось с Элейной? А с ее ребенком? Мы же знаем, что этот ребенок – Галахад, Непорочный рыцарь, увидевший Грааль. Вы не можете все это так оставить после второго акта.

– Еще как могу, – сказал Пауэлл. – Это опера, а не цикл «Кольцо нибелунга». Нам нужно опустить занавес не позже одиннадцати.

– Вы не упомянули, что Мордред – кровосмесительный плод Артура и Морганы Ле Фэй.

– Нет у нас времени на кровосмешение. Сюжет и так достаточно сложный. Кровосмешение только все запутает.

– Я не намерена связываться с оперой, в которой участвуют младенцы, – заявила доктор. – Лошади на сцене – это уже плохо, а младенцы – чистый ад.

– Зрители решат, что их обманули, – не отставал Холлиер. – Любой, кто читал Мэлори, знает, что это сэр Бедивер, а не Мерлин бросил меч в озеро. А Артура увезли на челне три королевы. Ваш сюжет безобразно далек от оригинала.

– Пускай жалуются в газеты, – сказал Пауэлл. – Пускай музыковеды мусолят эту оперу следующие двадцать лет. Нам нужен связный сюжет, и мы должны его закончить до того, как рабочие сцены потребуют уплаты сверхурочных. Много ли, по-вашему, в зале найдется человек, знакомых с книгой Мэлори?

– Я всегда говорил, что театр – площадное искусство, – с пьяным достоинством провозгласил Холлиер.

– И потому он – живое искусство, – сказала доктор. – В нем есть жизненная сила. Из кучи историй про Артура нам нужно выудить связный сюжет, и Пауэллу это удалось. Лично я весьма удовлетворена его схемой оперы. Пью за тебя, Пауэлл. Ты крепкий профессионал.

– Спасибо, Нилла. Это для меня лучший комплимент.

– Что значит «крепкий профессионал»? – шепнул Холлиер на ухо Пенни.

– Это человек, который хорошо знает свое дело.

– По-моему, это человек, который совсем не знает Мэлори.

– Мне очень понравилось, и я рад, что доктор со мной согласна, – сказал Артур. – Клем, что бы ты ни говорил, это небо и земля по сравнению с той ерундой про голубые ели, которую откопала Пенни. У меня как будто огромный камень свалился с души. Я ужасно беспокоился.

– Считай, твое беспокойство только началось, – сказал Пауэлл. – Но будем решать проблемы по мере их возникновения. Верно, Нилла-фах?

– Пауэлл, ты переходишь всякие границы. Как ты смеешь так со мной разговаривать?! [311] «Фах» – валлийское ласковое обращение к женщине – созвучно с непристойным английским словом.

– Ты не поняла. Это слово – валлийское, оно выражает хорошее отношение.

– Ты отвратителен. И даже не пытайся объяснить.

– «Фах» – это женский вариант «бах». Если я говорю «Сим-бах», это все равно как я бы сказал «милый старина Сим».

– Я тебе никакая не «милая старина»! – взвилась доктор. – Я – вольный дух, а не ножны от меча какого-нибудь мужика! Мой мир – мир бесконечных возможностей выбора.

– Могу себе представить, – сказала Пенни.

– Профессор Рейвен, вы меня чрезвычайно обяжете, если устремите все свое внимание на либретто, порученное вам, – сказала доктор. – Вы уловили symbolismus ? Это будет замечательно современная идея. Подлинный союз мужчины и женщины для спасения и возвышения человечества.

– Но как это может быть замечательно современная идея, если она верна Гофману и началу девятнадцатого века? – возразил Холлиер. – Вы забываете, что наша задача – восстановить и завершить произведение искусства давно ушедшей эпохи.

– Профессор Холлиер, вы удивительно тупы – так может быть туп только человек высочайшей учености, и потому я вас прощаю. Но во имя любви ко всемогущему Господу и Его Пречистой Матери, чье изображение Артур носил на щите, я умоляю вас заткнуться, оставить творческую работу творцам и прекратить ваше научное блеяние. Настоящее искусство, когда бы его ни создали, едино и говорит о великих вещах жизни. Вбейте себе это через толстый череп в свою великую, прекрасно оборудованную голову и заткнитесь, заткнитесь, заткнитесь !

Доктор ревела богатым контральто, какое не посрамило бы и Моргану Ле Фэй.

– Ничего, – сказал Холлиер. – Я не оскорблен. Я выше бессвязных выкриков пьяной мегеры. А вы все давайте вперед, выставляйте себя ослами. Я умываю руки.

– Клем, ты хочешь сказать, что умываешь руки до следующего раза, когда тебе захочется вмешаться, – сказала Пенни. – Я тебя знаю.