Робертсон Дэвис - Мятежные ангелы. Что в костях заложено. Лира Орфея

«Неужели я вообще всякий стыд потерял? – спрашивал себя Симон. – Неужели я теперь – самодовольный, удачливый преступник, которого не удерживают даже священные обеты?» Он не пытался ответить на это как-нибудь философски; им владела неутолимая жадность биографа. Он вышел на верный путь и не потерпит преград на этом пути. Он пожертвовал бы и спасением души – лишь бы удалось написать по-настоящему хорошую книгу. С Богом можно примириться и на смертном одре. А пока что – жизнь еще не кончилась.

– Моя жена очень довольна тем, что вы принесли, – сказал князь Макс. – Вы уверены, что это всё – что это все наброски к тому рисунку?

– Насколько я знаю, да, – ответил Симон. – Я просмотрел все рисунки Фрэнсиса Корниша – и его собственные, и его копии со старых мастеров – и не нашел ничего относящегося к портрету княгини, кроме тех набросков, которые я вам только что вручил.

– Восхитительно, – сказал князь. – Я бы сказал, что мы и не знаем, как вас отблагодарить, но это было бы неверно. Амалия расскажет вам все, что она знает о Le Beau Ténébreux . И я тоже, хотя я не был с ним близко знаком – видел его только один раз, в Дюстерштейне. Он сразу произвел на меня благоприятное впечатление. Красивый; скромный; и даже остроумный, когда вино превозмогло его скрытность. Но продолжай, дорогая. А пока – еще по стакану вина?

– Фрэнсис Корниш действительно был таков, как говорит князь, но в нем крылось много большее, – продолжила княгиня. Она пила мало: великой светской красавице и деловой женщине с умом острым как бритва, приходится соблюдать умеренность. – Он вошел в мою жизнь как раз тогда, когда я из девочки становилась девушкой и начинала серьезно интересоваться мужчинами. Точнее, и я не шучу, любая девочка, только начав ходить, обращает внимание на мужчин и мечтает о них. Но Фрэнсис Корниш появился в нашем семейном кругу как раз тогда, когда я начала грезить о любовниках.

– Я вспоминаю Фрэнсиса, и мне странно думать, что он мог быть таким привлекательным, – сказал Симон. – К старости он превратился в гротескную фигуру.

– Я уверена, это именно погибшая красота обернулась гротеском, – ответила княгиня. – Мужчины не замечают подобных вещей, если только их не привлекают в романтическом смысле другие мужчины. У вас наверняка есть его фотографии?

– Он терпеть не мог фотографироваться, – сказал Симон.

– Тогда я могу вас удивить. У меня есть множество фотографий, снятых мною самой. Конечно, любительские, но они многое открывают. Одну фотографию я держала под подушкой, пока моя гувернантка не обнаружила ее и не запретила мне. Я сказала, что она ревнует; она рассмеялась, но я поняла по ее смеху, что попала в цель. Фрэнсис был очень красив и с таким приятным низким голосом. У него был не чисто американский выговор, а с призвуком шотландского раскатистого «р», от которого у меня таяло сердце.

– Я уже ревную, – вмешался князь.

– О Макс, не глупи. Ты же знаешь, чего стоят молодые девушки.

– Я знал, чего стоишь ты, дорогая. Но я также знал, чего стою я сам. Так что в то время я не ревновал.

– Какое противное тщеславие! – сказала княгиня. – Как бы то ни было, у каждого человека была детская любовь, которую он хранит в душе до конца жизни. Я уверена, профессор, вы знаете, о чем я говорю.

– Да, я помню одну девочку с кудряшками – мне тогда было девять лет, – сказал Даркур, пригубливая вино. – Я знаю, что вы имеете в виду. Но, прошу вас, рассказывайте дальше о Фрэнсисе.

– У него было все, что нужно, чтобы привлечь любовь молодой девушки. Даже слабое сердце. Ему приходилось следить за состоянием своего здоровья и посылать отчеты врачу в Лондон.

Князь рассмеялся.

– Да, это сердце было ему так же полезно, как и умение обращаться с кистью, – сказал он.

– И я уверена, что его сердечная слабость была не менее подлинной, чем его талант.

– Конечно. Но мы ведь знали, что такое эти его отчеты врачу?

– Ты знал, – сказала княгиня. – А я нет – во всяком случае, тогда. Ты знал многое, о чем я понятия не имела.

– Надеюсь, вы все-таки объясните? – спросил Даркур. – Слабое сердце. Это мне известно. Конечно, он и умер от сердечного приступа. Но вы говорите, за этим крылось что-то еще?

– Я узнал о его слабом сердце с другого, лондонского конца цепочки, – объяснил князь. – Фрэнсис посылал отчеты о работе своего сердца врачу, который тут же передавал их нужным людям из министерства информации, потому что они были зашифрованными донесениями. Фрэнсис наблюдал за поездами, проходившими два-три раза в неделю мимо Дюстерштейна. Эти поезда перевозили несчастных заключенных в ближайший лагерь – концентрационный, исправительно-трудовой или что-то в этом роде. В общем, одно из тех недоброй памяти мест, откуда мало кто выходил живым.

– Вы хотите сказать, что Фрэнсис был шпионом?

– Конечно, – ответил князь. – А вы не знали? Его отец был очень известным разведчиком, и, надо полагать, он и сына приобщил к семейной профессии.

– Но Le Beau Ténébreux был не очень хорошим шпионом, – заметила княгиня. – Очень мало кто из шпионов подлинно хорош в своем деле. Надо полагать, он был не особенно важной фигурой. Он приехал в Дюстерштейн как ассистент Танкреда Сарацини, старого жулика, который реставрировал нашу родовую коллекцию картин. Сарацини, может, и не занимался шпионажем, но обожал совать нос во что попало. Он тут же вычислил Фрэнсиса. И моя бабушка тоже.

– Да, старую графиню еще никому не удавалось обвести вокруг пальца, – сказал князь. – Она видела насквозь любую уловку.

– Прошу прощения! – воскликнул Даркур. – Я ничего не понимаю. Что такое Дюстерштейн, кто такая старая графиня и что это за история со шпионажем? Вы меня совершенно запутали.

– Значит, мы сможем расплатиться сполна за ваши наброски, – сказал князь.

– У вас есть ключ к потерянным годам жизни Фрэнсиса. Я знаю, что он некоторое время провел в Европе, изучая живопись, и работал с великим Сарацини – но, кроме этого, я не знаю ничего.

– Дюстерштейн – родовое имение Амалии. Она жила там со своей бабушкой, старой графиней.

– Я была сиротой, – объяснила княгиня. – Не бедной сироткой и не сиротой из романа Диккенса, а просто сиротой. Меня воспитывали в Дюстерштейне бабушка и гувернантка. Моя жизнь была невероятно скучной, и вдруг приехал старый Сарацини – работать над нашим собранием картин, – и вскоре после этого явился Le Beau , чтобы ему помогать. Тогда это повергло меня в полнейший восторг.

– И он был шпионом?

– Конечно, он был шпионом. И моя гувернантка, Рут Нибсмит, тоже. В годы рейха Германия кишела иностранными шпионами. Даже удивительно, что при таком обилии шпионов Британия перед войной валяла такого дурака.

– Он шпионил за ближайшим концлагерем?