Робертсон Дэвис - Мятежные ангелы. Что в костях заложено. Лира Орфея

Я видал подобных людей в театрах, где работал режиссером – как сейчас Пауэлл. Богатые купцы или мелкие дворяне – они оплачивали счета, и не всегда для того, чтобы заработать вес в обществе, но порой из истинной любви к тому, на что сами не были способны. Покровитель искусств может выбрать одну из двух дорог: подмять все под себя и испортить суп, пересолив его или переперчив, либо делать то, к чему предназначил его Бог, то есть платить, платить, платить! И я в свое время был таков же, как все: целовал ручки, нижайше кланялся, говорил комплименты, но в душе яростно желал благодетелям провалиться и не путаться у меня под ногами, когда я работаю. Видя себя в своем творении – музыканте Иоганне Крейслере, я презирал своих покровителей и видел в них лишь последователей мерзкого кота Мурра! Словно среди артистов не встретить людей, ищущих лишь своего интереса! О, если бы я мог утешить Артура и Марию, ощущающих холодок презрения, исходящий от артистов. Но в моем положении я и этого не могу.

Но я вижу, что их судьба – другая, а кто может избежать судьбы? Они проживают – как фарс – историю Артура и Гвиневры, но когда тебя влечет фарсовая судьба, это не то же самое, что чувствовать себя персонажем комедии. Такова их участь – быть богатыми и казаться могущественными, но в мире искусства, где богатство имеет не первостепенную важность, а могущество ничего не дает.

Как и все прочие, я томлюсь и жду переезда в Стратфорд.

Когда труппа наконец переехала в Стратфорд и, как выразился Пауэлл, покатила к премьере на самой высокой передаче, легко было не заметить, что Шнак по уши влюблена в Пауэлла. Она ходила за ним по пятам – но точно так же за ним ходили сценариус, ее ассистентки и девушки на побегушках. Она ловила каждое его слово – но то же делали помреж Уолдо и оформитель Далси Рингголд. Никто не замечал влюбленности Шнак, кроме Даркура; никто, кроме него, не видел, как она таскается за Пауэллом и слушает его. Никто не видел света любви у нее в глазах.

В таких глазах его обычно и не ищут. У нее были маленькие, вечно сощуренные, тусклые глазки. И вообще, одеяние любви ее не украсило: двигалась она неуклюже, ибо была кривонога, как свинья, идущая на войну (по очередной онтарийской пословице Даркура); голос не утратил скрипучести, хотя Гунилле удалось расширить словарный запас Шнак и отучить ее сквернословить; изящества в ней не было ни капли, а что до шарма, тут она в подметки не годилась даже младшей из девиц на побегушках. Но Шнак полюбила; это было не пробуждение тела и утоление его желаний, как с Гуниллой, но овеянная романтикой страсть. «Пока Шнак работала над оперой, она и сама пропиталась пресловутым романтизмом, – думал Даркур. – Наверняка она по ночам мечется на бессонном ложе и поверяет подушке имя возлюбленного».

Даркур рискнул спросить Гуниллу, в курсе ли она.

– О да, – ответила доктор. – Это было неминуемо. Ей надо перепробовать все, а Пауэлл – совершенно очевидная мишень для любви молодой девушки.

– И ты не против?

– А почему я должна быть против? Девочка не моя собственность. Да, мы мило забавлялись, к великому шокированию этой толстой кумушки, профессора Рейвен. Но это было то, что бывает между учеником и учителем. А не любовь. Я знала любовь, Симон, в том числе и к мужчинам; я знаю, что это такое. Я не настолько романтик, чтобы считать любовь полезной для просвещения – расширение горизонтов, ценный опыт и тому подобная чушь. Но любой человек, если он не полный кочан капусты, когда-нибудь испытывает подобное. Я присмотрю за тем, чтобы любовь не помешала ей работать: все, кажется, забыли, что цель этой усложненной затеи – защита диссертации, и Хюльда должна получить свое ученое звание, иначе выйдет лишь колоссальный перевод денег.

И действительно, это была усложненная затея. Труппе повезло: в последние три недели репетиций в ее распоряжении оказался весь театр. Правда, кроме сцены. На сцене еще неделю должна была идти пьеса, в которой использовался лишь один несложный набор декораций. Все мастерские и репетиционные теперь были посвящены «Артуру». А в последние две недели перед премьерой певцы завладели и сценой – кроме случаев, когда она нужна была декораторам и техникам.

Техники орудовали с размахом. Даркуру казалось, что они почти поглотили оперу. В одной мастерской на огромных каркасах были натянуты холсты, на которых рисовали декорации, – Пауэлл требовал достойных декораций, а не висячих линялых тряпок, создающих впечатление, что небо село при стирке.

– Во времена Гофмана сценического освещения – в нашем теперешнем понимании – не существовало и все световые эффекты приходилось рисовать на декорациях. Именно это сейчас делает Далси.

Далси Рингголд была совсем не похожа на театральных оформителей, как их представлял себе Даркур. Маленькая, застенчивая, смешливая, она как будто сама не воспринимала свою работу всерьез.

– Ничего гламурного, на самом деле я просто портниха, – говорила она с полным ртом булавок, обматывая чем-то Клару Интрепиди. – Я – «та симпатичная мисс Далси, у которой такая легкая рука».

В ее руках Клара Интрепиди каким-то образом стала выше и стройнее.

– Вот, дорогая: если вы только самую чуточку втянете живот, будет просто замечательно.

– Я дышу животом, – ответила мисс Интрепиди.

– Тогда мы это задрапируем капельку посвободнее… и сделаем вот тут ма-а-аленькую вставочку…

Еще Далси видели в люльке, качающейся перед огромным каркасом: на каркас был натянут очередной задник, раскрашенный по акварельным эскизам Далси, аккуратно расчерченным на квадратики. Обвязав голову грязной банданой, она рукой мастера клала завершающие штрихи. Иногда она оказывалась в подвале, где изготавливались доспехи – не со звоном кузнечного молота, но с химической вонью прессуемого плексигласа. Здесь же изготовили все мечи, и скипетр Артура, и короны для Артура и Гвиневры, усаженные стеклышками с фольговой подкладкой – это были драгоценные камни, придавшие послеримской Британии восхитительную кельтскую пышность.

Далси была повсюду, ее вкус и воображение накладывали отпечаток на все.

– Ненавижу, когда зрителям велят задействовать воображение, – говорила она. – Это халтура. Зрители платят, причем немаленькие деньги, за чье-то чужое воображение – платят людям, у которых воображения столько, что зрителям и не снилось. Вроде меня. Воображение – мое ремесло.

Говоря это, она заканчивала прекрасный маленький набросок головы шута, которую должны были изготовить якобы из металла и прикрепить к рукоятке меча сэра Дагонета. Но ремесло Далси этим не ограничивалось.