Рихард Бремек - Под бичом красавицы [Роман]

Он в страшных корчах лежит у ее ног и, наконец, осмеливается поднять на нее свои печальные глаза.

— Пощадите, — молит он слабым голосом.

Она долго смотрит на него своими дьявольскими глазами и заставляет его потупить взор.

— Ты пришел в себя? — издевается она. — Проси тотчас прощения за свою неслыханную дерзость!

— Да, госпожа, простите, простите!

— Не так! — говорит она гневно. — На колени предо мной!

Дрожа, он исполняет ее приказание. Ее величие опять покоряет его. Сладкий запах, исходящий от ее тела, опьяняет его.

— Сложи руки, — командует она. — Так, смиренно наклони голову! Так! Теперь почтительно проси прощения!

В смущении, снова покоренный ее демоническими чарами, он произносит прерывающимся голосом:

— Госпожа, простите меня за непослушание!

Она саркастически улыбается и торжествующе смотрит на валяющуюся в ее ногах безвольную жертву.

— Ты, по обыкновению, непонятлив, — говорит она. Мне придется по слогам подсказывать тебе, как маленькому мальчишке, формулу твоего извинения. Повторяй за мной! Милостивая, великая и строжайшая госпожа!

— Милостивая, великая и строжайшая госпожа!

— Я, жалкий раб, стою перед тобой в пыли, на коленях.

— Я, жалкий раб, стою перед тобой в пыли, на коленях.

— Я униженно прошу простить мне своевольство…

— Я униженно прошу простить мне своевольство…

— … которое я осмелился позволить себе лишь в безграничном ослеплении.

— …которое я осмелился позволить себе лишь в безграничном ослеплении.

— Простите мне, что я забылся на минуту…

— Простите мне, что я забылся на минуту…

— …что своим непослушанием и упорством…

— …что своим непослушанием и упорством…

— я вызвал гнев своей великой повелительницы.

— я вызвал гнев своей великой повелительницы.

— Будь милостива, о строжайшая госпожа, и прости своего смиренного раба.

— Будь милостива, о строжайшая госпожа, и прости своего смиренного раба.

— Накажи его со всей строгостью, как он того заслуживает.

— Накажи его со всей строгостью, как он того заслуживает.

— Окажи ему великую милость и исхлещи его жалкое, рабское тело твоей справедливой, карающей плетью…

— Окажи ему великую милость и исхлещи его жалкое, рабское тело твоей справедливой, карающей плетью…

— …дабы под твоей карающей рукой исправился его закоснелый, развращенный характер.

— …дабы под твоей карающей рукой исправился его закоснелый, развращенный характер.

После того, как Федор слово за слово повторил эту пространную формулу прощения, баронесса Ада сказала ему:

— Запомни, так ты должен держаться в подобных случаях, раб! Но я хочу надеяться, что ты никогда больше не проявишь такого безграничного упорства.

— Нет, госпожа!

— Посмотри на меня, раб!

Он поднял свое бледное лицо с выражением беспомощности, и она посмотрела на него менее грозно и менее строго.

— Таким, как сейчас, я желаю тебя видеть всегда: послушным, покорным и проникнутым страхом и любовью к своей госпоже. Любишь ты меня, Григорий?

Он не мог сдержать слез.

— Да, госпожа, я люблю тебя, я молюсь на тебя, постоянно подвергаясь опасности быть жестоко избитым тобой. О, я люблю тебя больше, чем когда-либо, госпожа, богиня, повелительница — смилуйся!..

Она улыбнулась, показывая свои белые зубы.

— Это хорошо, сказала она снисходительно, — раб может и должен любить свою госпожу, конечно, только такой любовью, которая необходима для заботы о ее личном благе. Ты ведь так любишь меня, Григорий?

— Госпожа, я люблю тебя беспредельно!

— Иначе, чем я думаю?

Злая, коварная улыбка появилась на ее полных, красивых губах.

— Да, госпожа, иначе…

— Это наглость, Григорий. Подумай хорошенько о том, что ты говоришь, чтобы не пришлось потом каяться! Подумай, смеешь ли ты любить меня преступно, меня, твою госпожу, ты — раб, ничтожество.

Он зарыдал и со стоном сказал:

— Госпожа, я люблю тебя. Не знаю, преступно или нет, но я люблю тебя всей пожирающей страстью моего сердца. Госпожа, моя богиня, о, небесная, грозная и прекраснейшая женщина, выслушай своего раба!..

Он обнял ее колени и умоляющим взором посмотрел на нее. Она прикусила острыми зубами нижнюю губу. Ее большие глаза бегали беспокойно. Она подняла руку с хлыстом и ударила его по рукам, которыми он обнимал ее колени.

— Прочь, раб, прочь! Ты опять забываешь о должной почтительности ко мне! Неужели ты не мог не провиниться тотчас после того, как я помиловала и простила тебя?! С тобой жаль тратить слова!

Он не обратил внимания на удар, все повторяя:

— Выслушай меня, госпожа…

— Да, я выслушаю, тебя, — насмешливо расхохоталась она, но с плетью в руке, безумный раб! — И она угрожающе подняла плетку. — Подожди, негодяй, я излечу тебя побоями от твоих глупых чувств. О, ты почувствуешь, как это больно. Моя святая обязанность воспитать и дрессировать тебя так, чтобы ты мог с пользой служить мне. Самое сильное наказание слишком слабо для тебя! Марш сюда, раб, нагнись!

Она опустилась в мягкое, удобное кресло и подалась вперед, помахивая взад и вперед кнутом.

— Ты скоро?

Он, как безумный, бросился к ней.

— Да, я заслужил плети, мучь меня, прекрасная; я ведь только раб, которого необходимо бить, чтобы он оставался рабом.

— В этом ты прав, — сказала она холодно и спокойно, — это и является причиной того, что я тебя мучаю! Ложись! Затылок под мою ногу! Так!

Она поставила обе ноги на его плечи.

— Сдвинь колени. Больше!

В дьявольском бешенстве она подняла плеть и удар за ударом посыпались на его спину.

— Да, негодяй, наслаждайся моими ударами. Отчего ты корчишься, отчего ты стонешь и жалуешься?! О, я научу тебя слепо повиноваться мне!

И она била и била, так что слышен был лишь свист режущего воздух кнута. Немилосердно часто падали удары, как бы желая отделить мясо от тела, пока она не устала, а он, хрипя, не взмолился о пощаде.

Все еще была поднята ее рука с кнутом.

— Ты оставишь, наконец, свои нахальные выходки, раб?

— Да, оставлю… да… да!

— Я хочу надеяться, что этот урок не пропадет даром! На, целуй в благодарность кнут!

И она равнодушно подала ему орудие пытки. Он поднес его к своим губам, после чего госпожа бросила его в угол и ушла, задев его пылающие щеки своими шумящими шелковыми dessous .

Вечером Сабина подвергла его ужасному наказанию. Он пытался молить свою деспотическую госпожу о пощаде, но безуспешно: она не знала сострадания и была неумолима.

— Неужели ты уже забыл, что ты не смеешь оказывать ни малейшего сопротивления моим приказаниям? Ты спятил с ума, что ли? Ты не смеешь издавать ни малейшего звука, когда я назначаю тебе наказание.

И она смерила его гневным взором.