Рихард Бремек - Под бичом красавицы [Роман]

Ему стало страшно и он сказал тихо и жалобно:

— Вы не можете желать мне таких пыток, госпожа!

Она засмеялась.

— Почему же нет, если ты их заслужил? Разве я наказывала тебя когда-либо беспричинно, хотя и имею на то полное право? Ведь ты — мой раб и я могу делать с тобой все, что хочу. Ты — моя собственность. Помни это! Меня именно и возмущает то, что ты не хочешь понять, что ты — раб! Войди же, наконец, в свою роль!

Он замолчал, подавленный. Затем он сказал тихо:

— Я хочу быть вашим рабом, вашей собственностью, госпожа. Я лишь прошу о том, чтобы не эта грубая Сабина била и истязала меня! Наказывайте меня сами, госпожа, молю вас об этом!

Она засмеялась еще громче.

— Сабина, видно, сильно досадила тебе, если ты так боишься ее! Но ты забываешь, что она действует по моему приказанию! Ты всегда должен помнить, что не Сабина наказывает тебя, а я — через Сабину. Я думаю, что эта мысль должна смягчать твои боли, раб! Я еще раз напоминаю тебе, что причиной каждого наказания являешься только ты сам. Будь же, наконец, послушным, безвольным и почтительным рабом, который не думает о своем положении, а всецело поглощен службой своей госпожи, подчиняется каждому ее кивку, каждому взгляду, и ты увидишь, что плетка Сабины будет применяться все реже.

Но ты все еще не выдрессирован так, как я того желаю! В тебе еще нет достаточно рабской покорности. Ты должен добровольно выслушивать каждое порицание, подчиняться, каждому наказанию. Ты не должен спрашивать, получив пощечину, за что ты ее получил. Ты должен, наоборот, служить своей госпоже вдвое усерднее и послушнее, чтобы разогнать ее гнев! Ты должен сам воспитывать себя в послушании. Не жди, пока я возьму плеть и проучу тебя!

Она замолчала и с удовлетворением заметила, что его отчаянное сопротивление сменилось полной беспомощностью.

— Хочешь ли ты всецело отдаться призванию раба? — спросила она, немного наклонившись к нему.

— Да, госпожа, я хочу этого.

— Поверни ко мне лицо, я чувствую непреодолимую потребность дать тебе пощечину, чтобы запечатлеть свои слова в твоей памяти!

Он немного приподнял свою голову и посмотрел на нее просиявшим взглядом. Она удобнее уселась в кресле.

— Руки за спину! — приказала она, улыбаясь. Придерживая одной рукой подбородок, она другой наделяла его звучными пощечинами.

Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он со спокойствием мученика переносил вызванные ее прихотью побои.

— Очень больно? — спросила она, прикусив зубами нижнюю губу.

— Я не чувствую боли, когда меня наказывает моя госпожа, — сказал он со слезами на глазах. Она засмеялась и перестала бить.

— Теперь плетку! — крикнула она надменно. Он поспешил принести это орудие пытки и передал его коленопреклоненно своей госпоже.

— Ты, в сущности, не заслужил побоев, но раб должен покорно терпеть даже тогда, когда госпожа наказывает его без особой причины, — сказала она в свое оправдание. — Ты понимаешь это, Григорий?

— Да, госпожа!

— Теперь я хочу испытать твою поворотливость, — смеясь, сказала она и поднялась с своего места. Затем она открыла дверь в переднюю. Посередине этой комнаты находилась широкая каменная колонна, окруженная скамьей.

— Принеси сюда мое кресло! — приказала она, указывая на место в некотором расстоянии от колонны.

Она откинула свой капот и села, шурша своим шелковым нижним бельем.

— Теперь беги, как можно скорей вокруг этой колонны, — приказала она, указывая плетью на каменную громаду. — Каждый раз, когда ты пробежишь мимо меня, я постараюсь ударить тебя. Если ты быстрее моей плети, ты уйдешь от удара. Марш вперед, раб!

Федор бежал, как сумасшедший, вокруг колонны. Она захохотала во все горло, когда ей удалось ударить плетью так, что он вскрикнул от боли и закрыл больное место обеими руками.

— Ты должен быть более поворотлив, — сказала она презрительно, а то я каждый раз буду попадать в тебя! Ну, дальше!

Он еще раз пробежал мимо, но она уже держала плеть наготове и снова ударила его. Он стерпел боль, она засмеялась еще громче, радуясь, как ребенок, своей бешенной выдумке.

— Еще, Григорий, быть может, тебе все-таки удастся избегнуть удара. Скорей, не заставляй свою госпожу ждать так долго!

Но мог ли он уйти от ее плети? Он споткнулся и упал и на него посыпался град ударов. Красавица, громко смеясь, наделяла своего раба ударами, нисколько не жалея его.

— Отчего ты так неуклюж и падаешь? Беги скорей, чтоб спастись от ударов!

И она продолжала хлестать его, пока эта ужасная игра не была прервана самым неожиданным образом.

Перед ними, как из-под земли, появилась совершенно молодая, стройная девушка, одетая в шелк и бархат. Она носила шляпу с пером и очень элегантную обувь. Платье рельефно обтягивало ее грациозную фигурку. Увидев страшную сцену, она очень испугалась и остановилась в недоумении. Ее темные, широко раскрытые глаза выражали удивление. Застенчиво покраснев, она нерешительно подошла к баронессе, быстро бросившей в сторону плеть. Та, слегка покраснев, поднялась ей на встречу.

— Герта, Герта! Ты ли это? О, как хорошо, что ты сдержала свое обещание и приехала ко мне в гости! Скажи, как ты появилась так неожиданно? Я, откровенно говоря, ждала тебя только на будущей неделе. Но меня тем более радует твой приезд. Раздевайся скорей и устраивайся поудобнее, милое дитя. Как я рада, что опять вижу тебя!

И она сжала ее в своих объятиях и поцеловала несколько раз в белый лоб. Молодая девушка пыталась улыбнуться.

— Тетя, тетя!

Ее все еще смущенный взгляд скользнул по лежащей на полу плетке и по слуге, сконфуженно стоящем в углу.

Баронесса отбросила ногой хлыст.

— Он провинился и я должна была наказать его, — извиняясь, проговорила баронесса. — Унеси плеть, Григорий, и будь впредь более послушен! Ты можешь взять вещи барышни. Ты позволишь, милая Герта? — и она взяла из рук своей племянницы дорожную сумку и передала ее смущенному слуге.

Молодая девушка постепенно успокоилась. Она сняла шляпу и поправила тонкими руками свои темные, пышные волосы, зачесанные низко узлом. Передавая Федору шляпу, она мельком взглянула на него и побледнела, как полотно. Шатаясь, она подошла к креслу, на котором незадолго перед этим сидела ее тетка, и медленно опустилась на мягкое сиденье. Взглядом, полным ужаса, она проводила удалявшегося слугу. Баронесса испуганно подошла к ней.

— Дитя, что с тобой? Ты больна? — и она заботливо обняла племянницу.

Та отстранила ее руку, грустно улыбаясь.

— Ничего, ничего, тетя. Мне немного нездоровится.

Она пыталась засмеяться; темная краска залила ее щеки. Баронесса тотчас же вышла, чтобы приготовить прохладительный напиток. Федор на коленях поднес его даме. Его лицо было бледно, губы плотно сжаты. Он не смел поднять глаз. Дрожащими руками молодая девушка взяла с серебряного подноса стакан лимонада. Отпив глоток и поблагодарив, она поставила его обратно, уверяя тетку, что она уже чувствует себя лучше и что, вероятно, она просто устала с дороги. Бледность Федора не ускользнула от пристального взора баронессы. Но она объясняла это действием плетки и смущением перед девушкой, свидетельницей его унижения. Эта мысль вызвала презрительную улыбку. Впрочем, ей было очень неприятно, что ее двадцатилетняя племянница видела эту сцену. Она надеялась на то, что молодая девушка скоро забудет виденное. Но она может думать, что угодно: не дело племянницы вмешиваться в дела тетки. Она опять приняла гордый вид госпожи из Scherwo и повела свою милую племянницу в предназначенные для нее комнаты.