Вилли Бредель - Отцы

— Ну, это уж ты через край хватил, — вставила мать. — Но все-таки на покой ему пора.

— Я тоже считаю, — сказал Отто. — Только вот как раз теперь мне попалась такая невыгодная сдельная работа, что я даже еще не знаю, сколько буду вырабатывать.

— Ну, значит, мы в общем договорились, а о подробностях всегда столкуемся.

Хардекопф принес восемь камбал, каждая величиной с тарелку и толщиной в палец, и две коробки мягкого, как масло, сыра «камамбер». Обед прошел в тягостном молчании; старик испытующе вглядывался в лица сыновей и вопросительно смотрел на жену.

После обеда Людвиг и Отто поспешили убраться — один к Гермине, другой к Цецилии. Выйдя одновременно из дому, они часть дороги прошли вместе. Оба шагали мрачные, ни на кого не глядя. Отто сердито пробормотал:

— Никакой тебе личной жизни.

— Не могли же мы отказаться, — произнес удрученный Людвиг.

— Конечно, не могли! — В этом они были единодушны и не скрывали друг от друга, что неохотно берут на себя жертву, которой потребовала от них мать, что всем их планам и надеждам грозит крах. И оба единодушно решили пока что утаить все от своих невест.

— Что у вас тут было? — спросил Хардекопф у жены.

— Да ничего особенного… Мальчики говорили со мной о том, что пора тебе бросать работу на верфи. Тебе надо отдохнуть и подумать о своем здоровье…

— И потому такие похоронные лица? — Хардекопф невесело усмехнулся, сразу разгадав прозрачную дипломатию жены. — Паулина, — сказал он, — пусть все остается по-старому. Пока я держусь на ногах, я на покой не уйду.

— Вечное твое легкомыслие, хотя бы раз в жизни здраво рассудил, — вспылила она. — Ты же надрываешься. До каких пор будешь тянуть? Силы ушли, ты болен, тебе нужен покой. И мальчики охотно принесут эту маленькую жертву. Еще бы! Ведь ты десятилетиями жилы из себя тянул для них, и они обязаны…

— Пусть все остается как есть, Паулина, — перебил он разгорячившуюся жену. — Я еще не нуждаюсь в отдыхе. Без работы я быстро зачахну. Не желаю я записываться в старики.

В майские дни 1908 года Карл Брентен получил письмо с черной каймой, немало его взбудоражившее.

Умерла его сестра Дора, и Мими, старшая сестра, извещала его об этом…

«Сообщаем тебе, что в воскресенье, двадцать пятого мая, наша искренне любимая сестра Дора тихо почила… Она завещала тебе свой письменный стол красного дерева, унаследованный от блаженной памяти Адольфа Беккера. В последнее время она жила на Венусберге, 7, задний флигель, третий подъезд, 4-й этаж».

И ни звука об имуществе покойной. Карл Брентен сразу почуял новое предательство и решил, что его опять обошли. О Доре Беккер, державшейся особняком от семьи Брентен и с детства отличавшейся некоторыми странностями, шла молва, что она скрывает свои капиталы. После смерти ее мужа, подрядчика, братья и сестры пытались было сблизиться с овдовевшей сестрой, но Дора резко отклонила все попытки. Тогда-то и стали говорить, будто покойный оставил ей значительное состояние и скаредная женщина не желает ни с кем делиться. Даже когда Дора Беккер нанялась гардеробщицей в какое-то увеселительное заведение близ Бланкенезе, эти слухи не прекратились, — напротив. Ведь сколько писали в газетах про таких вот богачек, которые прикидывались бедными и даже побирались, а денежки хранили под тюфяком. Слухи эти дошли и до Карла Брентена, и он подозревал, что его родственники уже завладели имуществом сестры, а от него хотят отделаться, швырнув ему какую-то рухлядь. Как бы то ни было, он решил возможно скорее забрать письменный стол красного дерева. Может статься, что он, Карл, окажется счастливым золотоискателем, и в ящиках найдет какие-нибудь ценности.

Вечером того же дня в квартире Брентенов раздался звонок — у дверей стояли мужчина и женщина с ребенком. В полутемном коридоре ничего нельзя было разглядеть, и Фрида спросила, что им угодно.

— Здравствуй, Фрида, — сказал мужчина. — Не узнаешь?

Какое-то смутное предчувствие шевельнулось в душе Фриды, но она сказала:

— Нет, не узнаю. А кто вы?

— Твой брат Эмиль.

— Ах!.. Кто бы мог подумать! Ну, войди! Здравствуй!.. Вот неожиданность!.. Да входите же!

Эмиль Хардекопф с женой и ребенком вошли. В кухне тоже стоял полумрак, брат и сестра и здесь не могли разглядеть друг друга.

— Заходите в комнату, там светло! Ну, дай посмотреть на тебя! Сколько лет мы не видались!.. Да ты уже настоящий мужчина!.. Подумать только!.. Боже мой, ведь когда ты от нас уехал, ты был совсем малыш…

Карл Брентен изумленно вскинул глаза на шурина, которого он впервые в жизни видел и который вместе с женой и ребенком ввалился к нему в дом. Эмиль Хардекопф, мужчина среднего роста, с коротко остриженными волосами, маленькими усиками и небольшими хитрыми глазками, судя по костюму, не очень-то преуспевал. Протянув руку Карлу Брентену, он пробормотал:

— Рад познакомиться!

Затем выдвинул вперед жену, узкоплечую маленькую женщину с черной бархоткой вокруг тонкой белой шеи, грациозно выступавшей из воротничка дешевенького темно-синего платья, отделанного кружевами. На ней была широкополая шляпа из лакированной соломки с кроваво-красными стеклянными вишнями. В ее смуглом лице, быстрых черных глазах, в низком хрипловатом голосе было что-то цыганское. Она подтолкнула вперед своего трехлетнего мальчика и велела ему подать дяде и тете руку.

— Ну, как тебя зовут? — спросила Фрида.

— Эдмонд, тетя Фрида.

— А, ты меня уже знаешь, — рассмеялась она и взяла ребенка на руки. — Значит, тебя зовут Эдмунд. Эдмунд Хардекопф.

— Нет, Эдмонд, — поправил отец.

— Эдмонд… Так, так; редкое имя: Эдмонд. Но ты ведь и мальчик, видно, редкий?

Уселись пить кофе; Вальтера, который играл на улице, послали за пирожными.

Разговор с нежданными гостями вышел принужденный, вымученный. Гости и хозяева украдкой наблюдали друг друга. Эмиль Хардекопф еще не был у родителей и, как он выразился, его не очень-то к ним и тянуло. Он лишь вчера утром прибыл с женой и ребенком в Гамбург и намерен был обосноваться здесь. Эти подробности Фрида с трудом вытянула из него. Жена Эмиля молча сидела за столом, скользила беспокойным взглядом по комнате, рассматривала резной шкаф с безделушками, низкий комод у окна и высокую стеклянную вазу с искусственными цветами, стоящую на комоде. Ее внимание привлекла также единственная картина — лев, отдыхающий у пещеры, в которой дремлет более чем легко одетая девушка. Один раз гостья даже обернулась и с детским любопытством стала рассматривать две фотографии, висевшие над диваном, где она сидела, — Карла и Фриды Брентен, когда те были женихом и невестой.

Тем временем Эмиль рассказывал, что он долго жил в Дортмунде, где работал на фабрике мраморных изделий, так как к портняжному делу у него душа не лежит. Шить-то он умеет и свои три года ученичества отбыл, но скорее согласится возить мусор, чем сидеть раскорякой на портняжном столе. В Дортмунде же он познакомился со своей женой; она служила там в гостинице. И теперь она тоже хочет поступить на работу. Оба они решили жить экономно, чтобы наконец выбиться в люди.